Недельное чтение: Я.П. Полонский

Стихи поэта представляет гость портала КузПресс Лев Агни.

Иная зима

Я помню, как детьми, с румяными щеками, По снегу хрупкому мы бегали с тобой — Нас добрая зима косматыми руками Ласкала и к огню сгоняла нас клюкой; А поздним вечером твои сияли глазки И на тебя глядел из печки огонёк, А няня старая нам сказывала сказки О том, как жил да был на свете дурачок. Но та зима от нас ушла с улыбкой мая, И летний жар простыл — и вот, заслыша вой Осенней бури, к нам идёт зима иная, Зима бездушная — и уж грозит клюкой. А няня старая уж ножки протянула — И спит себе в гробу, и даже не глядит, Как ты, усталая, к моей груди прильнула, Как будто слушаешь, что сердце говорит. А сердце в эту ночь, как няня, к детской ласке Неравнодушное, раздуло огонёк И на ушко тебе рассказывает сказки, О том, как жил да был на свете дурачок. 1859

Слепой тапер

Хозяйка руки жмет богатым игрокам, При свете ламп на ней сверкают бриллианты... В урочный час, на бал, спешат к ее саням     Франтихи-барыни и франты. Улыбкам счету нет. Один тапер слепой, Рекомендованный женой официанта, В парадном галстуке, с понурой головой,     Угрюм и не похож на франта. И под локоть слепца сажают за рояль... Он поднял голову - и вот, едва коснулся Упругих клавишей, едва нажал педаль -     Гремя, бог музыки проснулся. Струн металлических звучит высокий строй, Как вихрь несется вальс - подбрякивают шпоры, Шуршат подолы дам, мелькают их узоры,     И ароматный веет зной... А он - потухшими глазами смотрит в стену, Не слышит говора, не видит голых плеч - Лишь звуки, что бегут одни другим на смену,     Сердечную ведут с ним речь. На бедного слепца слетает вдохновенье, И грезит скорбная душа его - к нему Из вечной тьмы плывет и светится сквозь тьму     Одно любимое виденье. Восторг томит его - мечта волнует кровь: Вот жаркий летний день - вот кудри золотые - И полудетские уста, еще немые,     С одним намеком на любовь... Вот ночь волшебная,- шушукают березы - Прошла по саду тень - и к милому лицу Прильнул свет месяца - горят глаза и слезы...     И вот уж кажется слепцу: Похолодевшие, трепещущие руки, Белеясь, тянутся к нему из темноты - И соловьи поют - и сладостные звуки     Благоухают, как цветы... Так образ девушки, когда-то им любимой, Ослепнув, в памяти свежо сберечь он мог; Тот образ для него расцвел и - не поблек,     Уже ничем не заменимый. Еще не знает он, не чует он, что та Подруга юности - давно хозяйка дома Великосветская - изнежена, пуста    И с аферистами знакома! Что от него она в пяти шагах стоит И никогда в слепом тапере не узнает Того, кто вечною любовью к ней пылает,    С ее прошедшим говорит. Что, если б он прозрел, что, если бы, друг в друга Вглядясь, они могли с усилием узнать - Он побледнел бы от смертельного испуга,     Она бы - стала хохотать! 1876

Под Красным крестом

(Посв. памяти баронессы Ю. П. Вревской) Семь дней, семь ночей я дрался на Балканах, Без памяти поднят был с мерзлой земли, И долго, в шинели изорванной, в ранах, Меня на скрипучей телеге везли; Над нами кружились орлы, — ветер стонам Внимал, да в ту ночь, как по мокрым понтонам Стучали копыта измученных кляч, В плесканьях Дуная мне слышался плач. И, с этим Дунаем прощаясь навеки, Я думал: едва ль меня родина ждет!.. И вряд ли она будет в жалком калеке Нуждаться, когда всех на битву пошлет… Теперь ли, когда и любовь мне изменит, Жалеть, что могила постель мне заменит!.. — И я уж не помню, как дальше везли Меня по ухабам румынской земли… В каком-то бараке очнулся я, снятый С телеги, и понял, что это — барак; День ярко сквозил в щели кровли дощатой, Но день безотраден был, — хуже чем мрак… Прикрытый лишь тряпкой, пропитанной кровью, В грязи весь, лежал я, прильнув к изголовью, И, сам искалеченный, тупо глядел На лица и члены истерзанных тел. И пыльный барак наш весь день растворялся: Вносили одних, чтоб других выносить; С носилками бледных гостей там встречался Завернутый труп, что несли хоронить… То слышалось ржанье обозных лошадок, То стоны, то жалобы на распорядок… То резкая брань, то смешные слова… И врач наш острил, засучив рукава… А вот, подошла и сестра милосердья! — Волнистой косы её свесилась прядь… Я дрогнул… «К чему молодое усердье? Без крика и плача могу я страдать… Оставь ты меня умереть, ради Бога!» Она ж поглядела так кротко и строго, Что дал я ей волю и раны промыть, — И раны промыть, и бинты наложить. И вот, над собой слышу голос я нежный: «Подайте рубашку!» — и слышу ответ, — Ответ нерешительный, но безнадежный: «Все вышли, и тряпки нестираной нет!» И мыслю я: Боже! какое терпенье!. — Я, дышащий труп, — я одно отвращенье Внушаю; но — нет его в этих чертах Прелестных, и нет его в этих глазах! Не долго я был терпелив и послушен: Настала унылая ночь, — гром гремел, И трупами пахло, и воздух был душен… На грязном полу кто то сонный храпел… Кой-где ночники, догорая, чадились, И умиравшие тихо молились И бредили, — даже кричали «ура!» И, молча, покойники ждали утра… То грезил я, то у меня дыбом волос Вставал; то, в холодном поту, я кричал: «Рубашку — рубашку!..» и долго мой голос В ту ночь истомленных покой нарушал… В туманном мозгу у меня разгорался Какой-то злой умысел, и порывался Бежать я, — как вдруг, слышу, катится гром, И ветер к нам в щели бьет крупным дождем… Притих я, смотрю, — среди призраков ночи Сидит, в красноватом мерцанье огня, Знакомая тень, и бессонные очи, Как звезды, сквозь сумрак, глядят на меня. Вот встала, идет и лицо наклоняет К огню, и одну из лампад задувает… И чудится, будто одежда шуршит, По белому темное что-то скользит… И странно, в тот миг, как она замелькала Как дух, над которым два белых крыла Взвились, — я подумал: бедняжка устала, И если б не крик мой, давно бы легла!.. Но вот, снова шорох, и — снова в одежде Простой (в той, в которой ходила и прежде), Она из укромного вышла угла И светлым виденьем ко мне подошла, — И с дрожью стыдливой любви мне сказала: «Привстань! Я рубашку тебе принесла»… Я понял: она на меня надевала Белье, что с себя потихоньку сняла… И плакал я. — Детское что-то, родное Проснулось в душе, и мое ретивое Так билось в груди, что пророчило мне Надежду на счастье в родной стороне… .............. И вот, я на родине! — Те же невзгоды, Тщеславие бедности, праздный застой, И старые сплетни, и новые моды… Но нет! не забыть мне сестрицы святой! Рубашку её сохраню я до гроба… И пусть наших недругов тешится злоба! — Я верю, что зло отзовется добром: — Любовь мне сказалась под Красным Крестом.  1878, 6 марта

Узница

Что мне она!- не жена, не любовница, И не родная мне дочь! Так отчего ж ее доля проклятая Спать не дает мне всю ночь! Спать не дает, оттого что мне грезится Молодость в душной тюрьме, Вижу я - своды... окно за решеткою, Койку в сырой полутьме... С койки глядят лихорадочно-знойные Очи без мысли и слез, С койки висят чуть не до полу темные Космы тяжелых волос. Не шевелятся ни губы, ни бледные Руки на бледной груди, Слабо прижатые к сердцу без трепета И без надежд впереди... Что мне она!- не жена, не любовница, И не родная мне дочь! Так отчего ж ее образ страдальческий Спать не дает мне всю ночь! 1878 Зной — и все в томительном покое — В пятнах света тени спят в аллее… Только чуткой чудится лилее, Что гроза таится в этом зное. Бледная, поникла у балкона — Ждет грозы,- и грезится ей, бедной, Что далекой бури призрак бледный Стал темнеть в лазури небосклона… Грезы лета кажутся ей былью,- Гроз и бурь она еще не знает, Ждет… зовет… и жутко замирает, Золотой осыпанная пылью… Воробьевка. 1890