Новокузнецкая цензура, или Благородный жест Лиды Короленко

Гарий (Гурий) Леонтьевич Немченко - уроженец станицы Отрадной Краснодарского края, автор полусотни книг, известный русский советский писатель. Но справедливо было бы добавить, что он писатель новокузнецкий.

Поскольку литературное крещение получил в нашем городе, написав здесь свои первые художественные произведения - о Запсибе, на котором в качестве корреспондента и редактора многотиражки “Металлургстрой” проработал более десяти лет.

И потом, когда Гарий Леонтьевич перебрался в Москву, Новокузнецк и Запсиб не отпускали писателя, появляясь в его рассказах, повестях и романах. Бесспорно, самым известным из таких произведений стал прочитанный всем Новокузнецком и вызвавший бурю эмоций рассказ “Хоккей в сибирском городе”. В нем Г. Немченко, естественно, в художественной форме, но близко к жизни поведал об исключительной, выходящей далеко за рамки спорта роли хоккея в жизни Новокузнецка.

С событий, связанных с написанием и публикацией этого рассказа, начинается и новый еще не изданный роман Г. Немченко “Красная машина”, названный им документально-фантастическим. Это многослойное автобиографическое повествование, главные герои которого - сам автор и... хоккей.

Замечательное, увлекательное произведение. Хороший подарок писателя читающей публике и самому себе: в июле Гарий Леонтьевич будет отмечать 80-летний юбилей. С чем мы его - заранее - и поздравляем. Крепкого здоровья тебе и творческого долголетия, наш товарищ!

Отрывок из романа “Красная машина”

“Ведь набьют морду!..”

Первая мысль была, когда поставил наконец точку в рассказе “Хоккей в сибирском городе”.

Внезапно возникшая тоска смешалась с бесшабашным весельем: ну, и что?.. Зато не где-нибудь набьют - в Новокузнецке. В этом самом “сибирском городе”.

Свои!

Прямо там, на стадионе “Металлург”, да. В перерыве между периодами. Когда наши будут проигрывать. Разозлятся болельщики. “Скотинка”, как мне однажды объяснил не самый лучший из игроков. Сам тупой как пим. Как еще не ношеный валенок.

Так вот “скотинка” разозлится, дойдет до точки кипения...

И - прощай моя вроде приличная физиономия. Вроде не такой уж безнадежно дурацкий “портрет лица”.

Скорее всего, что я громко вздохнул: может, крякнул, а то и на полуголосе взвыл.

Три месяца, с сентября по ноябрь, среди опустевших осенью дач, я прожил тогда в дощаном крошечном домике на краю поселка Заветы Ильича под Москвой, и единственным живым существом, которое всегда терлось рядом, была собака Квета. Громадный черный ньюфаундленд - водолаз.

Поселивший тут меня старый друг Слава Карижский, с семьей занимавший коттеджик летом, больше не появлялся, зачем? Моя жена Лариса работала, могла приехать только на субботу и воскресенье, а все остальное время приходилось общаться все больше с Кветой. Мало того, что я с ней, как со всякой умной животиной, подолгу беседовал - я с ней по ходу рассказа, бывало, советовался.

В ответ собака била о пол тяжелым тугим хвостом, радостно вскидывала крупную свою, лохматую голову и долго смотрела на меня восторженными, преданными глазами. Кто на меня и когда еще так посмотрит?!

Говорить она тогда так и не научилась, а вот я стал поскуливать куда чаще прежнего.

- Что ж нам с тобой, собака, делать?

Теперь вот думаю: может быть, она отстукивала тогда хвостом по всем правилам азбуки Морзе, а я, как несостоявшийся, по причине несовершенного зрения, моряк, по интуиции что-то все-таки понимал?

- Не знаешь, да. Ясное дело! Ты там никогда не жила. В Кузне. А я могу тебе точно. Если этот рассказ без спросу в Москве напечатать, они там скинутся даже не на билет на поезд. Скинутся на самолет. И прилетят сюда бить нам морду.

Ответная “морзянка” нашего водолаза, который, из-за других обстоятельств, тоже отлучен был от моря, все-таки шла и шла - Квета, как нанятая, била хвостом по половицам.

Не исключено, что она и глазами при этом спрашивала несколько о другом: привезет ли Лариса в субботу любимую собакину мойву?

- Нам надо что-то придумать, Квета. Показать им рассказ перед публикацией, понимаешь? Вроде посоветоваться о каких-то деталях, а на самом деле - попросить разрешения.

Тук-тук! - слышалось в ответ. - Тук-тук-тук!

Представляете, какие неограниченные возможности дает автору форма такого диалога с собакой?

Или все гораздо сложней?

По старой привычке я всего лишь горько пошучиваю. А на самом-то деле преданная и умная Квета уже деловито расспрашивала меня загодя: есть ли мойва в Новокузнецке?

Понять её можно. Полки магазинов там были тогда сплошь уставлены консервами “Завтрак туриста”: ну, будто весь город готовился к коллективному путешествию в Горную Шорию.

Хотя на самом деле то была мало кому заметная, ме-е-едленная такая, подготовка совсем к другому, куда более дальнему и многолетнему походу, в который собирался не только пролетарский Новокузнецк - уже собиралась вся большая страна.

- Если не предупредить их там, нам с тобой, точно, не сдобровать. У тебя вон морда уже пошире моей: как залепят!.. А ты с твоим дружелюбием не только меня - ты и себя не защитишь. Собака! Так же нельзя!

Это правда.

Работалось в Заветах мне хорошо, и мы с женой решили: если повезет вдруг с ценой, купить здесь хоть какую-нибудь избу-завалюху. Год назад в Москве у нас погиб младший сын Митя, с однокашником-первачком перебегавший улицу перед самым трамваем.

Все случилось напротив дома, и я часами стоял потом у окна двенадцатого своего этажа, глядя то на белое здание Митиной школы, а то на желтый, с двумя школярами, жестяный знак, который “гаишники” срочно повесили над трамвайными путями сразу после гибели мальчишек.

В Москве мы поселились совсем недавно, и к общей неустроенности прибавилось неизбывное горе, отголоски которого ощущаю и нынче, спустя четыре десятилетия. Уже в ином подмосковном краю. Теперь под Звенигородом.

А тогда ненадолго выводил Квету утречком и тут же садился за рассказ: где это письмо Виктора Петровича Астафьева, присланное мне еще в редакцию “Смены”? Там вот-вот должен был выйти отрывок из его знаменитой теперь “Царь-рыбы”. Запомни, мол, земляк, он писал: русского человека спасает только работа. Не опускай рук - пиши!

Так что “Хоккеем”, считай, спасался: два спасателя было?

Работа и водолаз.

После обеда, поближе к вечеру, мы выходили с Кветой на три-четыре часа: как бы обследовали “Заветы”.

Может, и собаке очень хотелось избавиться от Москвы? Где ей тоже не повезло. Семья, в которой она начинала жить, распалась. Её хозяйка, учитель биологии нашего среднего сына Георгия, Квету нам привела вся в слезах: не хотела с ней расставаться. А Лариса рыдала - не хотела впускать ее в квартиру: только собаки нам не хватало!

- Её призвание - водолаз-спасатель, - у порога хлюпала носом молодая учительница. - Георгий нам все рассказал, вся школа за вас переживает. И мы решили, что она вам сейчас очень кстати, собака. Вы понимаете? Спасатель!

В океане горя! - думаю теперь.

Но так и случилось.

В Заветах мы с ней обходили дачу за дачей. Из тех, разумеется, что победней. Дружелюбно разговаривать - моя главная, как понимаю теперь, профессия, которой в Сибири, на большой стройке, кто только меня, всяк на свой лад, не обучал.

И двое моих ровесников впустили меня однажды во двор и повели к “ветхой землянке”, в которой как раз могли бы “у самого синего моря” жить старик со старухой из пушкинской сказки “О рыбаке и рыбке”. И что бы вы думали?

“Ветхая землянка” оказалась всего только входом в самый настоящий подземный дворец. Уже из другой сказки.

Но что любопытно: большая черная собака так ластилась к двум незнакомым людям и так нетерпеливо, с такой простосердечной надеждой, перебирала косматыми, изгвазданными в уличной грязи, передними лапами, что те впустили внутрь, в подземный этот дворец, не только меня - она тоже стала участницей необычной нашей экскурсии по всем его помещениям.

Я было пытался протестовать:

- Да вы что, братцы?.. Поглядите на ее лапы!

В тон один другому они посмеивались: мол, ничего-ничего! Отделку закончим - тут потом такой марафет наведут. Не кто-нибудь жить будет: зам министра!..

Или в поселке только они, приезжающие из Москвы работяги, о “заветах Ильича” тогда еще помнили? Или то было дальнее предвестие того, что через несколько десятилетий проснется потом уже в их внуках?

Предвестие народной тоски по аскетизму сталинского “ордена Меченосцев”, жесткий устав которого только сам он соблюсти и сумел:

Так или иначе, пролетарский рассказ “Хоккей в сибирском городе” был закончен, а подходящую по цене дачу “по Ярославской дороге” так мы с Кветой и не надыбали.

Надо было думать, “как жить дальше”, и вечером я сказал ей:

- А давай-ка, Собака, поразмышляем.

Квета послушно привстала со своего половичка возле двери и деловито плюхнулась напротив старого креслица, на котором я восседал: вся - внимание!

Ну, все правильно: я - шорец на моторе, она - бабенка на веслах. Как обычно в Новокузнецке пошучивают. Все так.

Но, может быть, Собака уже предчувствовала, в какие глубины подсознания ей вместе со мной предстоит погрузиться? Чтобы и в самом деле, оправдать эту свою навязанную безжалостными биологами миссию: спасатель.

Знать бы тогда обоим, какие события, связанные с этим рассказом, потом последуют. То вроде бы логичные, а то странные и загадочные.

Как, опять же, в таежной глубинке рядом с Кузней говорят: “Знатьё бы!”

...Не помню, кто там нас с ней встречал. Как мы доехали до нашей квартиры на улице Орджоникидзе, в самом центре, рядом с памятником Маяковскому.

Беда моя!..

Неужели эта, казалось бы, совершенно ненужная в нашем повествовании фамилия - Орджоникидзе, повергнет меня в пучину воспоминаний? Из которых не так просто выбраться.

Но вот такая штука: история.

Даже кем только не заплеванная советская.

Ведь что было - то было.

И когда Орджоникидзе жестокой зимой 1931‑го, в теплом своем наркомовском вагоне, пытался угостить яблоками собравшихся у него лучших работяг “Кузнецкстроя”, а они все стеснялись, отказывались и в конце концов попросили разрешения забрать яблоки домой, в землянки своего Сиб-Копая детишкам, - разве не навернулась у него “скупая наркомовская слеза”?

И через несколько месяцев в Сталинск, так тогда назывался наш “Сиб-Чикаго”, наша Кузня, прибыл товарняк с тысячами яблоневых саженцев. Откуда начался наш знаменитый Садопарк? Откуда эти, вынесшие все невзгоды экологии, кривоватые яблоньки на наших улицах? Сам, уже в пятьдесят девятом, на ходу закусывал залившее нас в тот год грузинское “саперави”, заранее сморщенными от предчувствия такой своей судьбинки плодами.

Но ведь - было!

Мало того, что самому мне было нечего есть... Чем кормить Квету?

Очень хорошо помню остановившуюся у нас во дворе машину-холодильник. Или “морозильник”. Ну, как там?

Мы перезванивались с Витей Вьюшиным, бывшим новокузнечанином, секретарем горкома комсомола, старым другом, и он, само собой, шефствовал надо мной из своих московских, уже “цековских” высот.

Потому-то и приехала к нам во двор эта машина, из которой я должен был забрать замороженные свиные хвосты...

Для благородного “водолаза”, а? Для нашего спасателя...

Но не то же ли самое было долей всех остальных спасителей? Разумеется, Отечества. Эх! Не такие ли города, как Кузня, всегда спасали Россию?

Присловье тех времен: “Уши, губы, нос - сиська, писька, хвост”. Пролетарская еда. Которая оставалась в глубинке от мясных туш, предназначенных для пополнения стратегических запасов или потребления теми, кто на социальной лестнице стоял выше молчаливого “гегемона”... Зачем оно ему, в самом деле? Постоянно занятому иными заботами: помните?

Тоже - присловье тех времен: мол, как там Иван? Нормалёк! “Работа - сучёк - сон”. А Петро как?.. Завязал! “Работа - сон, работа - сон”. А Михаил?.. Мишка запил. “Сучёк - сон, сучёк - сон”.

Как она их уплетала, Квета! Свиные хвосты.

Но это уже потом. Когда совсем отощала.

Первым делом, конечно же, позвонил капитану “Металлурга” Олегу Короленко...

Кале!

Как его звал весь город.

Это я потом, то ли из деликатности, а больше - по причине сложившихся в ту пору в нашей, простите меня, русской прозе традиций, переименовал его. Назвал Даней.

Витей Даниловым. В этом ли дело?

Когда и Короленко - украинский “сын короля”! - и Немченко, украинский странник, считай - чужестранец, - стали одинаковыми заложниками нынешних обстоятельств на Украине.

И вот Олег позвонил к нам в дверь.

Первой бросилась к ней, конечно, собака.

- Ой-ёй, убери её! - ну, прямо-таки запричитал Олег.

Я удивился:

- Она смирная, да ты что?

- Боюсь собак, убери!..

Ну, как было не пойти навстречу бесстрашному капитану “Металлурга”, если в промежуток меж дверью и притолокой выглядывало лицо, ну, прямо-таки иссеченное шрамами:

- Да она не тронет!

- Все равно убери!

Схватил Квету за ошейник, из коридорчика утащил в комнату, дверь закрыл поплотней.

- Ты что, Олег?

- С детства боюсь собак...

С таким-то боевыми отметинами, а?

- Да она смирней не придумать!..

- А вот видишь! - сказал он чуть ли не виновато, когда обнялись. - Такое дело... когда начинали еще мальцами. Сам себе клюшку выстрогал, что ты!.. Ни у кого такой не было. А играли до темноты, какой там! Вообще огней в городе не было. Ну, кроме зарева над комбинатом. Особенно, когда что-то не ладилось: чем там хуже, тем нам светлей. Самые шайбы шли под зарево.

- Под сполохи! - вдохновился я.

- Тогда вообще было домой не загнать, ну что ты! Поздней ночью шел с клюшкой, а стая собак... им-то? Палка в руке и палка. А человек с палкой, понимаешь сам.

- Вон оно!

- Напали один раз, еле отбился... Хорошо, что работяги со смены шли.

- Ну, извини, брат! - и снова его обнял. - Вот обо всем об этом как раз мой рассказ...

- Какой рассказ? Где ты его напечатал?

- В том-то и дело, что пока - нигде. Как вы тут решите, так и будет.

Квету впопыхах запихал в самую “меблированную” комнату, вторая пустовала вообще. Пришлось усадить Олега на кухне.

- Внимательно, Олег, а?.. Какие-то там мелочи, это ладно. Это я поправлю. Вообще - как?

Закрыл дверь и сунулся было в комнату, но Квета чуть не сбила с ног. Выскользнула из-под руки и, задрав башку, уселась перед дверью на кухню.

Пока тащил её за ошейник, царапала когтями линолеум... Чем же ей Олег так понравился? Почему такой интерес?

- Собака! - строго прошипел в комнате. - Ты хочешь, чтобы все наши с тобой труды... а ну, лежать! Лежать, кому сказал!

Рассердился.

И добрый час потом, если не полтора, никак не меньше, либо околачивался в прихожей, либо на цыпочках мимо двери на кухню переходил в пустую, без мебели, комнату: хоть бы стул какой был! Не говоря о плохоньком креслице.

- Гарь! - раздалось, наконец, и я прямо-таки рванул дверь к Олегу. Он там улыбался. - Хороший рассказ, Гарь!.. Надо срочно печатать, что ты... Знаешь, как поддержит ребят...

- Спасибо тебе! - говорил я растроганно. - Ну, спасибо!

Бесстрашный капитан “Металлурга” виновато поморщился:

- Только, знаешь, что? Это вот, насчет хахаля, убрать надо... совсем! Вот тут, где я ногтем отчеркнул.

Протянул мне текст... ну, конечно же!

Первый абзац. Самое начало рассказа. От первой до шестой строчки.

Попросил:

- Прочитай-ка вот... вот!

Но я-то знал это наизусть!

“Не знаю, как оно вышло - скорее всего проговорились девчата с междугородной, - но уже рано утром весь город знал: когда после игры, уже глубокой ночью, позвонил жене из Саратова капитан “Сталеплавильщика” Витя Данилов, трубку взял её хахаль и по дурацкой своей привычке спросонья брякнул: “Хоменко слушает”.

И я чуть не простонал:

- Это нельзя убирать, Олег.

- Никак? - спросил, ну так жалостно.

- В том-то и штука.

Работенка вообще-то!

Сперва сам маешься. Чего только не придумаешь, чтобы будущие твои читатели не захлопнули книгу, не отложили ее в сторонку...

А потом друзей своих либо добрых знакомых начинаешь упрашивать: ну, извини, мол! Что наступаю на больную мозоль.

- Лида и так меня подозревает: пилит без конца, - проговорил Каля, ну, так жалобно. - А тут, если прочитает...

- Да при чем - ты?.. Тут же все наоборот!

- А специально, скажет. Чтобы меня отмазать. И так житья не дает... Как только вернешься - началось!

И только через много лет, ой как много, я, наконец, сложил, что к чему.

Разве жены новокузнецких ребят не знали о “бабской”, о “голубой дивизии”? Об этих бойких девчатах, защищавших ворота “Металлурга” уже на дальних к ним подступах. Еще в холле гостиницы “Металлург”, где останавливались приезжие игроки.

И что?

Может быть, думали, что все точно так же обстоит в больших городах, где кузнечане играют “на выезде”. Муженьки идут по коридору московской гостиницы, а на шею им вешаются не из “голубой” - из какой-нибудь серо-буро-малиновой столичной “дивизии”. Главный тренер Тарасов нанял... размечтались!

Как в том анекдоте...

- Это все-таки надо бы вычеркнуть, Гарь!

- Да ты что, Олег!.. Это ж специально. Ну, как бы особый литературный прием: для читателей.

- Заманка? - оживился Каля.

- Если хочешь, так: у тебя же наверняка есть набор каких-то своих способов обмануть...

- Ну, главное, чтобы выиграть!

- Вот и я хочу то же самое. В итоге-то. Выиграть!

- Рассказ хороший, жалко!

- Так, а чего жалко-то?.. Ничего пока не потеряно. Хочешь, возьми, покажи ребятам...

- Знаешь, что? - вздохнул капитан. - Давай возьму. Покажу своей...

- Команде, что ли?

Он будто отмахнулся:

- Да зачем?.. Лиде покажу: ты забыл?.. У нас-то жена - с в о я!

И до меня дошло...

- Ну, извини, Олег! Липового сибиряка. Забыл совсем. Жена - своя. А ты...

Он опередил:

- А я - сам.

- Ну, возьми, сам. Возьми. Покажи своей...

Может быть, жена Олега не только прочитала рассказ - дала прочесть какой-либо из близких подруг?

Несколько томительных дней я старался не отлучаться из дома: вдруг Короленко позвонит или вдруг зайдет, мало ли.

Живая легенда Новокузнецка, да.

Перебираться в Москву в свое время отказался: вообще был необычный человек в этом смысле. В отличие от других, кто не прочь был своею славой попользоваться, до седьмого пота корпел над курсовыми работами в Металлургическом институте. Что уж говорить о поте в горячем цехе на комбинате: там-то уж и точно никто за тебя смену не отстоит.

Кажется, чуть ли не единственный из всех в команде игру в “Металлурге” он совмещал и с работой, и с учебой... двужильный?

Или - настоящий сибиряк? Чалдон старой, на наших глазах исчезающей тогда школы.

Он уже не играл, радостный рев трибун ушел в прошлое. В обжимном цехе вкалывал теперь на всю катушку, как говорится. Не желал никаких поблажек?.. Соблюдал себя, как говаривали раньше? Блюл.

Само собой, что грел его не только “горячий” цех. В последние годы в Союзе заговорили о хоккейном “Клубе-300”, и среди троих его отцов основателей, забивших за время карьеры по триста шайб, оказался и Каля.

И кузнецкая гордость вылилась в знаменитую, в одночасье облетевшую город фразу писателя Гены Емельянова: “Где бы еще эти сраные москвичи нашли “третьего”?!

Нынче это, может, и позабыто, а тогда “третий”: у-у!

Хоть звучит святотатственно, пол-литра “на троих” было - святое дело.

В одном из старых рассказов есть у меня до боли родная новокузнецкая картина, и нынче исцеляющая душу в самые горькие, случается, дни...

В трескучий мороз, когда замерзают на лету воробьи и падают на городскую наледь с таким же, как опавшие листья, легеньким стуком, в толчее “гастронома”, что на площади Маяковского, на мохнатом от куржака оконном стекле, появляется процарапанная ногтем, одинокая черточка: предложение “сообразить на троих”. Этот полный надежды зов находил почти немедленный отклик. Рядом с первой черточкой почти тут же процарапывалась вторая, а то, в такие-то холода, сразу и третья, после чего все три пересекала наискосок торопливая, но все же полная заботы о продрогших до косточек собратьях полоска: мол, все, ребята, прием заявок закрыт. Открывайте собственный бизнес... тьфу ты!

Еще одно доказательство искривления времени, на которое нынче у нас уж чего только и не спишут.

Но тогда!..

Самолюбие Кузни, годами страдавшее от переманивания игроков, а то и от прямого грабежа столичными клубами, было наконец-то хоть в какой-то мере вознаграждено. “Третьего” нашли не какие-нибудь ханыги из подворотни - нашли старые обидчики-москвичи!

И друг мой Гена, так до сих пор и не оцененный земляками писатель Емельянов, научивший меня пониманию родного для него города и бесконечной, поистине жертвенной любви к нему, поднимал в пельменной граненый стакан и со слезой в глазу говорил:

- За сибирские дивизии, мужики!.. Чтоб они там, в сорок первом, без нас в Москве делали?!

Как знать!

Может, и Лида Короленко тоже не только о себе думала?

Раненько утром, я еще не успел выгулять Квету, Олег позвонил в дверь квартиры, и, когда я попытался широко распахнуть ее, тут же почти прикрыл и серый конверт с рассказом сунул в щелку:

- И не приглашай, нет. А то твоя зверюга...

- Да я её закрою опять...

- Пусть бегает. Только не за мной!

- Хорошая шутка. Один-ноль?

- Да поговорили бы... На смену опаздываю!

- Ну, извини, капитан!

Он прямо-таки взмолился, но только до того торопливо:

- Послушай, а это не подойдет?.. Для затравки. Начинали-то с русского хоккея. А где взять клюшки?.. Днем с огнем не найти. Не только у нас. По всей Сибири. И мы - что?

Собака все пыталась пролезть в дверь, отпихивал ее коленями:

- Нехорошо, Квета!.. И что?

- Да кто-то узнал, что на складе на комбинате есть десятка два конских дуг... Для лошадок, что таскали с “золотарями” по городу вонючие эти бочки... Ха-ро-шие дуги! Распилишь пополам - как раз две клюшки. Украли! Все дуги. Представляешь! И распилили.

- Квета, отстань... И что?

- Ну, это вот... вместо хахаля. Как нас потом таскали в милицию...

Теперь уже я взмолился:

- Олег!.. Ну, понимаешь...

- Не подойдет? - вздохнул и коротко тряхнул в дверях пятерней с перчаткой в руке. - Все, ладно! Где наша не пропадала? Вообще-то Лида сказала - давай печатай... Где ты его будешь?.. Ну, это ты лучше нас... Все, привет!

- Погоди, провожу тебя...

- Потом, некогда!

Он было затопал вниз, но обернулся к двери, в которой я, с конвертом под мышкой, придерживал Квету, чуть ли не прокричал. Уже почему-то радостно:

- Только она сказала, Гарь. На улице ей лучше не попадайся!

И скрылся за поворотом лестницы. Послышался только топот да потом скрип пружины, когда рванул ручку, и стук двери.

“Не попадайся! - отозвалось во мне. - Не попадайся!”

“Попался” потом не Лиде - суровым почитателям нашего “Металлурга” и, само собой, добровольным защитникам бывшего его капитана...

Произошло это неделю спустя. А несколько дней перед этим жил я будто в сладостном сне.

Начать публикацию решил с городской газеты, с “Кузнецкого рабочего”, и вроде бы не ошибся. Там рассказ оценили, тут же, ни строки не поправив, заслали в набор, и он стремительно вышел: по два “разворота” в трех номерах. Шесть полных газетных полос.

Когда это в Кузне было видано?.. Такой мою душевную рану прикрыл целебный пластырь!

Но еще целебней стало другое.

Квета сделалась любимицей детворы не только из соседних домов. Иногда мне казалось, что поглядеть на нее сбегается малышня чуть ли не со всего города.

И она это будто понимала!

Зима наступила снежная, по обеим сторонам улиц уборочные машины нагребли хребты чуть ли не в человеческий рост, но собака карабкалась по ним с такой охотой и с такой ловкостью, что это вызывало общий восторг. Это потом, поближе к весне, от копоти с комбината сугробы почернеют настолько, что собаку на них не сразу и разглядишь...

Но пока зарядивший каждый день снег был не только девственно чист, почти торжественен, и черная лохматая Квета смотрелась на нем как добрая и смешная невидаль.

Детишки словно соревновались с ней, взбираясь наверх. Стремительно скатывались и поднимались опять, а она то поматывала башкой, как будто отправляя их вниз, а то потом попку подталкивала мордой, словно помогая забраться обратно... Такое поверх сугробов поднималось веселье!

Затем пошла мода мордаху подставлять: чтобы Квета дружелюбно лизнула.

И правда, очередишка выстраивалась: как всегда шумная и чуть не драчливая.

- Ты сопли сначала вытри, потом будешь...

- Он думает, она ему оближет, ну!

- Рукавов, што ли, нету, Серый?

- А вон и Кукла пришла: не бздишь, Надька?

Конечно, я пробовал вести с ними воспитательную работу: мол, зачем же так грубо?! Дама все-таки!.. Вы слышали такое слово: “джентльмен”?

А Квета старалась!

Иногда ей притаскивали мороженое, его и зимой продавали на каждом перекрестке. Тут я не поспевал что-либо сказать: собака проглатывала его стремительно.

И вот в один из таких счастливых для меня вечеров, когда мы с Кветой уже возвращались домой, на этой площадке напротив кинотеатра “Октябрь” на нас надвинулись трое, и один негромко сказал:

- Ты что ж, падла?.. Думаешь, тебе тут все можно?

- С чего эт ты - вдруг? - спросил его.

- Ты зачем Калю опозорил?!

Дурацкий, конечно, разговор, но помню его настолько ясно!

- Это где же я его “опозорил”?

- А в городской “трепаловке”!.. Ты писал?

- Писал-то я. Но он это одобрил, Олег.

- Каля одобрил?!

- Каля!

- Да брось ты!

- Чего бросать, он перед этим прочитал. Прочитал и сказал: печатай!

Говоривший глянул на остальных двух:

- Побудьте с имя.

Местные ребята - родной говор!

Сам пошел к телефонной будке, а эти двое, словно окружая меня, слегка отступили друг от дружки... Но защитница моя! Квета.

То на одного взглянет. То на другого. И все нетерпеливо перебирает передними лапами. И дружелюбно метет хвостом снег. Малый снегоуборщик, да.

Даже сердца у этих дрогнули:

- Где ты ее такую взял?

- Собаку, что ли?

- А то ково...

Старший уже возвращался, еще издали тянул руку:

- Ну, извини, падла!

- И все равно - “падло”? - возразил.

- Ну, кореш, кореш! Извини, друг. Каля говорит, ты не пьешь: чего б тебе такого?

- Да ничего мне “такого”.

- Давай хуть проводим.

- Да у меня - вон! - кивнул я на Квету, которая мела теперь хвостом перед вернувшимся.

Он рассмеялся:

- Хэх!.. Она его проводит... уже весь город знает: большая игрушка.

- Да кабы игрушка, брат...

Сказал, наверное, слишком горько. Он почти смутился:

- Ты тоже извини... брат.

Один из этих весело спросил:

- Может, ей - чего?

- Чего - ей-то?

- Ну, чего купить, может?.. Сам не пьешь, дак...

- Она выпьет?

-Ну, съист. Съист.

“Завтрак туриста”, да.

Закусит им.

Они пошли, нагибаясь друг к дружке и почему-то горбясь.

А я стоял, размазывая на щеках слезы.