Дорогой размышляю. Горьковская! Как часто имена сливаются со своими носителями, выражают самую суть объекта названия, становятся неразделимы. Кто-то когда-то провидчески назвал улицу не имени Горького, а именно Горьковской. И если раздумчиво произнести "Горь-ков-ская", явственно послышится: "Горькая я, вся таков-ская".

Набрякло имечко это в подглазных мешках у местного начальства и в скулах у окрестных жителей. А по городу давно "прокатилась дурная слава" о ней, как о большом притоне, где за дензнаки можно купить все: укрывище, паленый спирт, наркотики, девушек. Прошу прощения у ее жителей. Я держу в памяти не всю улицу, а отросток ее от остановки "Стадион" до горы.

Вот мы, кстати, подходим. Ба, уже прогресс вторгается в здешний ветхозаветный уклад жизни. По правую сторону по фасаду бывшей хрущевки красочные, чарующие вывески "Вино. Водка". Далее - "Бильярдная"! Как значительно выросло благосостояние аборигенов, если им занадобилась непременно бильярдная. И ведь, поди, посещают, а иначе зачем бы возникли сии заведения?

Вот они, родимые, приземистые, как пришибленные, пятиэтажечки, муравейнички с подъездами-норками. По бумажке с адресом находим нужный дом, входим в норку-подъезд, поднимаемся на пятый этаж.

Стучим в указанную дверь клетушки. В узком пространстве коридора звуки ударов гремят как набат, тишина в ответ. Из первой от входной двери комнатенки выглядывает молодая особа. Приятель мой спрашивает, где найти интересующего нас человека.

Узкий пенал келейки, справа доска с гвоздями изображает вешалку, за ней двухсполовинойногий журнальный столик стоит внаклон, как пьяный хромой старик у забора, далее скелет шифоньера со следами минометного обстрела, слева от окна большой стол самодельного изготовления с неописуемым натюрмортом объедков, обпитков, окурков, шприцев, ближе к двери кровать, а на ней, точнее, на груде тряпья, хламья и прочих постельных принадлежностей с краешку ютится существо. Где сейчас находится Рита, она знает, да ей, кстати, туда самой нужно.

Смотрю на провожатую. Прелая соломка волос, болоньевая куртка, шальвары, бывшие кроссовки без задников, одна нога в черном носке, другая - под цвет носка. На улице минус 25 мороза.

Знакомимся. Лена, 46 лет. Раньше была бухгалтером. На вопрос о больной походке отвечает, что на левой ноге выросла какая-то шишка. гноится и болит. В больницу идти не хочет, да и полиса нет. Подходим к пранельной пятиэтажке на этой же улице, но не секционке. Поднимаемся, стучим, входим.

Трехкомнатная квартира с еще ощущаемым жилым духом. Хозяйка квартиры, Тамара, годов вокруг да около сорока, ходит наклоненным знаком вопроса. При взгляде на нее создается стойкое впечатление, что ее изрядно пожулькали на ручной стиральной доске, а прогладить забыли. У Тамары трое детей обличья, преобладающего южнее русских равнин. Мужа нет, зато есть отец. Страстный поклонник "змия зеленого", до того страстный, что по пьяному делу отморозил ногу, нигде и ничем не лечил. Боль заливал "паленкой" до тех пор, пока черви не поползли по гниющему мясу. Ногу удалили, а тяга осталась. Здесь и обреталась Рита, приятельница моего приятеля.

Приятель о чем-то с ней пошептался и наша провожатая отправилась куда-то, я понял, за дозой. Разговорились с Ритой. 23 года. Жила с матерью и отчимом тоже в секции. Окончила 9 классов. Мать наркоманка, отчим - алкаш. Дальше учиться не захотела, работу не нашла, и зыбкая трясина пьяно-угарного, наркоманского мирка потянула ее липкими лапами в свое мертвящее нутро. Стала пить, курить, с 16 лет торговала телом на Транспортной. матушка недавно умерла от передозы. Отчим настойчиво тащил в постель. Она ушла жить к тетушке, тут спокойнее. Перед этим отсидела полтора года за воровство. С оттенком гордости рассказывает, что пользовалась в тюрьме, где она отбывала срок, успехом у надзирателей, за обладание собой получала курево, что-то из еды, поблажки.

Вот она сидит передо мной на неприбранной постели. Чистое лицо, его нисколько не портит птичья лапка шрамика на щеке, темные глаза, темные же короткие волосы. В комнате горит свет белым днем по причине морозной погоды. Вследствие коей стекла затянуло ледком и они пропускают мало света. Я сижу рядом на табуретке. Смотрю на ее лицо, слушаю и вдруг замечаю в уголке ее правого глаза трогательную золотистую точку с ободком. Это отразилась голая потолочная лампочка. Портят ее только следы уколов на руках (она в короткорукавной кофточке) и заметная хромота.

"Рита, отчего ты хромаешь?" - "А,была разборка небольшая, кто-то мне и ткнул ножом. Задели седалищный нерв. Да я еще молодая, заживет". Колется около двух лет, понимает всю пагубность наркомании, собирается бросить, потом, когда-нибудь. Рассказывает о своей подружке, умершей от цирроза печени в 19 лет. Спокойно, равнодушно. На мой вопрос об увлечениях заметно оживляется. Я же стихи пишу, когда совсем плохо становится, тогда и пишу". "Покажи". Прошла в угол комнаты, покопалась в ветхой тумбочке, достала две общие тетради. Обе исписаны целиком, красивым округлым почерком. Я не специалист по теории стихосложения, но искренние чувства, рвущиеся из этих строк, можно прямо руками трогать. Почитайте и вы, послушайте одно.

Я так хочу, чтоб все остановилось

И жизнь пошла нормальной чередой

Быть может, внешне я и изменилась

Но все равно осталась я собой.

х х х

Что делать мне, я как в трясине

Чем больше бьешься, тянет все сильней

Конец настал очарованью

Увядшей юности моей.

В комнату постоянно заглядывают Тамарины пацаны, они погодки, в возрасте от 10 до 12 лет, просят закурить. Интересно, что они попросят года через два? В разговоре, между как бы прочим, Рита наивно-бесстыдно предложила себя за 200 рублей. Отказ ее не обидел, она тут же попросила денег на сигареты и кое-что по мелочи. Дал, хотя прекрасно понимаю, что деньги пойдут на очередную дозу.

Подоспела гонец Лена. С ней пришла еще одна представительница местной богемы с низким простуженным голосом и боевой раскраской на лице. Вся компания оживленно закружилась на маленькой кухоньке, что-то кипятя, размазывая, наливая, переливая. в общем, готовили себе порции дурманящего яда. Присутствую. Лена, та, что провожатая, все время жалуется на больную ногу и вдруг взяла и спустила свои шальвары до колен. А под ними... нагота. "Смотри, не стесняйся". На левой ноге, ближе к внутренней части бедра на фоне мелких болячек, порезов, шрамов, багрово-сизо выделялась опухоль с кулак, источающая и сочащаяся. На нее закричали, в смысле том, что "надоела ты со своей болячкой, иди в больницу, там ее и показывай". На торжественный момент "иглоукалывания" все рассредоточились по уголкам. Приятель мой, оказывается, покуривает травку, ему принесли порцион и он блаженствовал с "папиросой во рте".

Носились пацаны полуголые, с экрана рябящего обволакивал клубами конвейерного юмора Петросян, из дальней комнаты одноногий дед хрипло просил то попить, то закурить. Жизнь продолжается. Рита проводила меня до двери, была весела, оживленна, просила заходить еще, внимательно прочитать стихи...

Знаю мнение многих преуспевающих и сильновольных. Суммарно можно так выразить. Они сами виноваты, воли нет. А потому сгрузить всех наркоманов, алкашей, бомжей в самосвалы и... в прорубь. Освободиться жилплощадь и воздух будет чище. Но не спешите, господа вальяжные. Не все солнце ваше, что у всех над головами.

Гнойные нарывы зла, порока, горя сорвут когда-нибудь крыши хрущевок на Горьковской, в "Лимонии" и других подобных очагах, да и захлебнемся мы все в смердящей жиже. Все! И кто продавал, кто "крышевал" и кто равнодушно взирал. Поделом!

Коль не хотим мы помочь "павшим и падшим", коль заботит нас только проблема набивания собственного брюха, достойны ли мы Божьего Дара жизни? Вот такие мысли и чувства овладели мной после посещения известной улицы и ее обитателей, что вдали от сверкающих магазинов, банков и офисов.

Виктор Коняев.