Живопись должна приносить счастье

В четверг 8 августа исполнилось 75 лет со дня рождения художника Эдуарда Зеленина, внесшего Новокузнецк на художественную карту мира. Он умер в Париже в конце 2002 года, но за истекшее десятилетие мы так и не захотели хотя бы задним числом выразить ему свою признательность, внести имя Зеленина на карту города.

“Его матушка водила по территории металлургического гиганта электровоз, который перевозил из цеха в цех расплавленный металл”, - вспоминает Эльдар Рязанов (тот самый - режиссер) в своей большой статье для “Огонька”, озаглавленной “Сибиряк из Парижска”.

Совсем недавно свои воспоминания о детстве Эдуарда Зеленина принесла в редакцию Нина Никитична Астафьева. Они обстоятельны и полны живых подробностей. К слову, Нина Никитична озаглавила их трогательно: “Кусочек хлеба и мальчик в коротких штанишках”. Вот они в небольшом сокращении:

“Я училась во втором классе. Буфета и столовой в школе не было. После звонка на большую перемену в наш класс входила гардеробщица (ей же вменялось в обязанность разносить хлеб) с темным жестяным подносом, на котором лежал хлеб, нарезанный маленькими кусочками. Это был обед. Каждый должен был сидеть за своей партой. Никому не разрешалось подходить к подносу. Девочки (школа была женская) своей излишней активностью могли перевернуть поднос. За дисциплиной следила учительница. Наша разносчица ходила по рядам, подходя к каждой парте, каждая ученица брала свой кусочек, своей рукой. В подносе было ровно столько кусочков сколько учениц в классе. Хлеб съедали сразу же.

И хотя при выпечке добавляли сухие молотые съедобные травы (лебеду, крапиву, цикорий), хлеб был самым желанным лакомством!

Дома мама делила хлеб на завтрак, обед, ужин и на каждого члена семьи и следила за тем, чтобы хлеб съедали дома. Оставшийся укрывала полотенцем от соблазна до следующей трапезы.

На улицу хлеб выносить из дома не разрешалось. Его не выносили дети и из других квартир дома.

Но из каждого правила бывают исключения. У человека могут быть свои внутренние мотивы, побуждающие его поступить иначе. Этого человека мы не всегда понимаем.

Маленький мальчик 6-7 лет в коротких штанишках с симпатичными веснушками вынес на крыльцо кусок хлеба, намазанный пшенной кашей, которая язычками стекала с краев куска. Его окружили мы, ребятишки, жившие в одном доме, в одном дворе, глотая слюнки: “Эдька, дай откусить”.

Кусок уходил по кругу и мгновенно исчезал. Эдик не огорчался: он вынес хлеб не похвастаться, а, напротив, поделиться.

Вечером, придя с работы, тетя Настя, мать Эдика, явно не одобрила поведение сына и жаловалась соседкам, рассчитывая на их поддержку.

- Вы видели такого дурачка?! Весь хлеб раздал.

- Настя, ты его ремнем!

- Нет у нас ремня в доме.

Негодование тети Насти быстро проходило, и они уже вместе сидели на крыльце рядышком, прижавшись друг к другу. Тетя Настя продолжала воспитывать своего сына: “Дурачок ты, дурачок. Я же ради тебя стараюсь, работаю на такой тяжелой работе, чтобы ты был сытым, одетым, обутым. Ты же у меня единственный на всем белом свете!” - “Знаю, мама, знаю”, - говорил Эдик, прижимаясь к матери.

И казалось, что в эти минуты им так хорошо и нет никого на свете роднее и ближе их, они так понимают и любят друг друга. Однако каждый оставался самим собой.

На следующий день Эдик снова вынес кусок хлеба, намазанный теперь уже горошницей. Мы подошли к крыльцу. Молчали. Никто ничего не просил.

- Кто хочет хлеба? - предложил сам Эдик.

Все молчали.

- Ешь сам! Тебе же от матери попадет!

- Берите, берите, у меня еще есть!

- Нет. Не возьмем! Тебе тетя Настя устроит взбучку!

- Да она не больно! Да она ладошкой! Да я убегу!

Полуголодных ребятишек долго уговаривать не приходилось. А вечером тетя Настя опять выражала свое недовольство. Эдик нырял в толпу сверстников и становился недоступным возмездию. Прошло детство, мы выросли, разъехались в разные места. Эдика потеряли. Об этих кусочках хлеба я напрочь забыла и не вспомнила бы никогда, если бы не один случай.

В 1988 году я была на выставке художественных работ известного художника Эдуарда Зеленина в Новокузнецке в Доме творческих союзов. С огромным удовольствием посмотрела его картины. Потом экскурсовод сказала, что художник занимается еще и лепкой. И подвела экскурсантов к экспонатам. Вдруг я увидела небольшую глиняную лепешечку, от которой исходила необычная сила, пронзившая меня насквозь и унесшая на крылечко, где Эдик раздавал хлеб в далеком детстве. Мальчик в коротких штанишках отдавал самое дорогое, что было тогда, свой единственный кусок хлеба (военный паек) детям нашего двора...”

Несколько лет тому назад, пишет Нина Никитична, один из друзей детских лет Эдуарда Зеленина поехал на Верхнюю колонию на улицу Кузнецкую зарисовать тот дом, то крыльцо... Но обнаружил, что дома давно уже нет.

Но есть тоннель, по которому Эдик Зеленин спускался на площадь Побед во Дворец пионеров, где он учился рисованию у Михаила Петрова.

“Встреча с Михаилом Ивановичем, - говорил Эдуард Зеленин корреспонденту “Кузнецкого рабочего” Е. Славинскому в 1971 году (публикация от 4 сентября), - учеба у него стали для меня решающим событием в жизни. Он передал мне профессиональные навыки, технику рисунка и живописи... Но самое главное - он заставил поверить в свои силы. На конкретных примерах он обучил меня принципу, который для меня и сейчас является руководящим: “Настоящее искусство должно быть понятно и нужно всем”.

Очень правильные слова, однако, как скоро выяснилось, понимаемые им по-своему.

“Пролетарское происхождение” будто бы гарантировало пареньку, с 12 лет пристрастившемуся рисовать, прямую и светлую дорогу в жизни, может быть, “правильного” советского художника.

И, говорят (А. Великанов, заслуженный архитектор России, лауреат государственных премий СССР и Российской Федерации), в питерскую центральную художественную школу при Академии художеств СССР, куда он перебрался из Свердловского художественного училища, Эдуарда приняли без экзаменов: “Его работы были образцом соцреализма”...

Но у этой фразы есть продолжение: “...А уже через год - выгнали”... К слову, как и его товарищей по учебе - Олега Григорьева и Михаила Шемякина, с которыми он там подружился.

Андрей Битов, замечательный русский писатель, объясняет это так: “Видимо, в руки попала книжка, какой-нибудь альбом из “тамиздата”. Тогда все вылавливалось из воздуха. Много информации и не требовалось. Все усваивалось сразу. Как первая рюмка на опохмел. Каждая капля усваивалась каждой клеткой. В литературе все так же протекало. Потому их сразу и выгнали...”

Зеленин вернулся домой. Участвовал в городских выставках. Местная пресса отмечала “лиричность, задушевность, необычность художественной манеры, взыскательность цвета и декоративность” его работ, правда, настоятельно рекомендуя с резонерского высока “много учиться” и “испытать свои силы в монументально-декоративном искусстве”.

Испытал. И многого добился как раз в последние годы пребывания в Новокузнецке. В гостинице “Новокузнецкая” - на этажах - были его керамические тарелки. Огромное декоративное панно украшало магазин “Дары природы”: “Причудливое сочетание бытовых и поэтических мотивов, удивительная сочность цвета и потрясающие по красоте фактуры поверхностей мастерски сплавленных глазурей...” Ничего не осталось и в АБК шахты “Зыряновской” после ремонта.

Любопытно сегодня читать упомянутую публикацию за подписью Е. Славинского в “Кузнецком рабочем” от 4 сентября 1971 года: “Любому посмотревшему десять-пятнадцать работ Зеленина, ясно, что перед ним художник оригинальный и непростой. Можно ли в таком случае говорить что-либо определенное о влияниях, причислять его к какому-нибудь направлению?.. Думается, что можно, но с оговорками. По цветовым решениям, по страсти и вкусу, с которыми он обращается с краской, Зеленин является достойным продолжателем Кончаловского, Машкова, Юона. В сюжетах, в простом и изящном рисунке, в юморе и любви, с которыми трактуется каждый предмет, есть следы влияния Пиросмани, Руссо и народных “примитивов” (которые, конечно, вовсе не примитивны, а тоже дают собой четкую, запоминающуюся формулу реального предмета, где нет ничего случайного и лишнего). Композиция некоторых работ Э. Зеленина - сказочно-условная, как на домотканых коврах, в лубке или иконописи.

- Ты прав лишь в том, - говорит он, - что для меня главное - цвет. Иначе бы я не был живописцем. А почему? Потому что именно цвет в первую очередь выражает мое чувство и возбуждает в зрителе ответное. Чего, собственно я добиваюсь? Чтобы, разглядывая картину, зритель постепенно проникся тем же чувством к изображенному на ней, которое было у меня. Каждый зритель.

Один за другим он снимает со стеллажа и ставит на пол, на стулья, на подоконник холсты.

- Эта бабочка, эти бублики и самовары, эта осенняя ветка, апельсины на медном блюде, цветы, рыбы... Я хочу, чтобы каждый их полюбил и, глядя на них, развеселился бы так же, как я. Живопись должна приносить счастье.

- Это, кажется, формула Матисса?

- Верно. Но есть еще более емкая формула: “Искусство принадлежит народу”.

И Зеленин умолкает, ставит на проигрыватель пластинку и принимается за работу. А я вспоминаю обстоятельства его возвращения в Новокузнецк.

Кажется, именно это “стремление дойти до всех” побудило его отказаться от легкого успеха в Москве, уйти с должности преподавателя рисования и, порвав с узким кругом знатоков и частных коллекционеров, вернуться в родной город. Конечно же, тут сыграли роль желание принести родному городу пользу, увидеть места, где он впервые ощутил вдохновение, любовь к родным людям и пейзажам.

- Принято считать, - говорит художник, - что если ты живешь в крупном промышленном городе вроде нашего, то и тематика у тебя непременно должна быть индустриальная. По-моему, это примитивная точка зрения. Именно в таком городе трудящемуся человеку нужнее всего красота.

Вернувшись на родину, Эдуард много работает, ищет новые средства выражения, увлекается народным искусством и прикладными жанрами...

...И, однако, в последние годы рядом с живописью художник все чаще выставляет керамику, и она неизменно пользуется успехом. Так было и на Красноярской выставке “Сибирь социалистическая”, и на юбилейной комсомольской выставке в Кемерове, и на трех городских выставках. Появление в Кузбассе оригинального керамиста - знаменательный факт, который нужно приветствовать.

- Керамика кроме чисто пластических свойств, - замечает Зеленин, - привлекает меня еще и тем, что она максимально приближена к человеку, к его быту. Конечно, это огромная ответственность: ведь керамика - вещь практически вечная.

Меру этой ответственности молодой художник прекрасно понимает”.

Вот такой “оптимистический” пассаж накануне действительно главных событий в жизни Эдуарда Зеленина.

Зеленин в эти годы часто бывает в Москве и Ленинграде. В 1964 году участвует в “Первой выставке творческих работ художественной части ГосЭрмитажа”. Скандал. Директор Эрмитажа, известный археолог Артамонов, снят с должности с формулировкой “за потерю бдительности”.

Его работы попадают на выставки советских художников-нонконформистов в Лугано (1970 год), Бохум (1974), Вену (1975). Его картины охотно покупают советские и зарубежные коллекционеры: “Мадонну” - центральное произведение этого времени - купили Галина Вишневская и Ростислав Ростропович. Андрей Битов свидетельствует: “В каждом интеллигентном доме Зеленин был. Такие были свечки, бабочки, гранаты, такие небольшие натюрморты. Были и девушки в профиль со вздернутым носиком. ...Мазок у Эдика был такой загибающийся, как отскочившая масляная краска на стенке...”

Эдуард Зеленин - нет пророка в своем Отечестве - уезжает из Новокузнецка и поселяется в деревне Угор, что в 20-ти километрах от Владимира. Уникальные храмы и древнерусская живопись нашли выражение, преломление, точнее будет сказать, в творчестве художника: маленькие, очаровательные пейзажики с церквями - просто шедевры живописности и какой-то глубинной генной философичности.

15 сентября 1974 года он принял участие в печально знаменитом “1‑м осеннем просмотре картин на открытом воздухе” на пустыре в Беляеве, получившем название “бульдозерной выставки”. В этот день московские власти силами милиции, поливальных машин и бульдозеров разгромили выставку художников-нонконформистов. Вот заголовки крупнейших западных газет: “Русские громят бульдозерами выставку современного искусства” (“Нью-Йорк Таймс”), “Москва: искусство под бульдозером” (“Крисчен Сайенс Монитор”)...

А вот что некто “рабочий” Н. Рыбальченко пишет в “Вечерней Москве” за 23 октября 1974 года (о втором “просмотре картин на открытом воздухе”): “На лесной поляне в Измайлове недавно состоялся просмотр работ так называемых художников-модернистов... “Бабочка “Махаон” Зеленина: ученически примитивно изображен Покровский монастырь в Суздале, а внизу полотна - огромная, как картина из Брема, раскрашенная бабочка... Когда анализируешь большинство работ, невольно приходишь к выводу о духовном кризисе их авторов или, вернее сказать, об определенном их умысле, который продиктован враждебным отношением к действительности, к русской национальной культуре”. Приговор оглашен.

“Искусствоведы” в погонах КГБ сделали ему “творческое” предложение: или тюрьма, или срочно покинуть страну.

“И чистокровный русак Зеленин покидает Отечество по израильской визе. Он делает вид, что он еврей. Выпускающие органы делают вид, что верят этому” (Эльдар Рязанов).

Разрешено было взять с собой только сорок картин. Остальные - вот парадокс в совдеповском стиле: “мазню”, которая “растлевает безупречный и здоровый народ” (Рязанов) и за которую выдворяли Зеленина, - жадно и за символическую грошовую цену скупили специальные искусствоведы-оценщики.

В Париже Эдуард Зеленин поселился недалеко от площади Республики, где в одном доме жили три бывших советских художника - Олег Целков, Михаил Заборов и он, Зеленин. В Париже прописаться оказалось легче.

В 1988 году по приглашению академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, председательствовавшего в Фонде культуры, Эдуард Зеленин приезжает в Москву, Ленинград и на свою родину - в Новокузнецк. Эту теплую встречу я хорошо помню: вечер в ДТС, экспресс-выставка из привезенных работ, пять из которых он дарит Художественному музею. С одной из них - литографии “Дама в шляпе” - Министерство связи СССР в 1989 году выпускает почтовую марку.

Это была последняя его встреча с Новокузнецком.

Сам он мечтал о больших выставках в Москве, Ленинграде, Новокузнецке и писал другу Юрию Люленкову из Парижа: “... Очень жаль, что в Новокузнецке выставки из случайных работ... Но я надеюсь эту “случайность” поправить... Юра, с возрастом и зрелостью как художника, я задумываюсь о результате своей творческой жизни. То есть прихожу к выводу, что лучшие картины, которые мне удается сохранить, несмотря на необходимую продажу в частные коллекции, необходимо оставить в наследие людям... Иначе какой смысл жизни, отданной служению искусству, если оно не остается достоянием людей...”

И еще одно важное, что он считал своим долгом подчеркнуть: “Я скучаю по Сибири, Новокузнецку, тайге... Прелесть, как здесь красиво, да все чужое. Где я ни был за этот год. И Америка, и Англия, Германия, Испания, Бельгия, Швеция, Италия... А все тянет увидеть наши сибирские реки, тайгу, снег!..”

Добавить нечего. А клянчить “хотя бы мемориальную доску” на доме на проспекте Бардина, где до отъезда в однокомнатной квартире жил Зеленин, не хочется, - похоже, бессмысленно это.

Фото: 29 сентября 1974 г. Второй осенний просмотр картин “на открытом воздухе”. Э. Зеленин показывает москвичам свою картину “Махаон”