Сегодня беседуем с известным новокузнецким художником Анатолием ХРАБРЫМ, чья выставка экспонируется в художественном музее. Говорим про смелость: каково это — открыть школу в отдаленном поселке? Вспоминаем первые штрихи — изрисованные советские газеты и портреты одноклассников. Рассуждаем — передается ли талант по наследству?

Вопросы задавали ученики Анатолия Храброго и их родители на встрече с художником. Утолили любопытство и сотрудники музея.

— Я, бывает, пишу, а потом отворачиваю к стенке. Секундомера нет. Бывают работы, которые минут за 40 сделаешь, а какую-то годами пишешь. По-разному. У меня одинаковых работ почти не бывает. Может быть, если серия какая-то, то в одном ключе решается. А если отдельные работы, то они на соседнюю не похожи. Каждая работа — это новое ощущение и новый барьер.

— Как-то была выставка у нас, я на ней представлял много работ с реками. И одна искусствовед сказала: “Как эта речка надоела!” А для меня река никогда не бывает одинаковой. Я с детства хожу на рыбалку. А сплавлялся и на Дальнем Востоке, и на Севере, и в Хакасии. Каждый поворот реки, каждое состояние — оно разное. Вода играет разными красками в зависимости от места, времени суток, освещения. Для меня река — живая. У меня завтра выходной — отправлюсь на рыбалку.

— Есть, конечно, и с фотоаппарата снимки, но я один в один не пишу, больше ориентируюсь на впечатления. Живешь один неделю на островах, и ты уже пропитываешься этим воздухом. Нет такой фотографии, с которой можно это перерисовать. Все равно художник и свой цвет внесет, и композиционное решение поменяет. Раньше этюдник с собой брал на сплавы, сейчас не влезает. Столько вещей стало, и все надо. Раньше на костре еду готовили, теперь и горелку берем, и баллоны. С ней, конечно, удобней. Раз — и чай готов.

— У меня в мастерской работ еще на несколько выставок. Весь второй этаж, не обрамлены еще. Эти картины я отбирал по сюжету, чтобы экспозиция гармонично сложилась… Бывают неудачи. У нормальных художников бывают всегда. Значит, где-то что-то недочувствовал, не пережил то, что надо для работы. Вообще я считаю, что вполсилы работать нельзя, надо полностью отдаваться живописи. И прежде чем я выставляю работу, она долго стоит в мастерской: я на нее смотрю при одном свете и при другом, и вверх ногами, как только не проверяю. И только потом отправляю на выставку.

— Я такого не знаю. Сегодня ты пишешь в холодных тонах, а завтра в теплых. Нет любимого цвета, нет.

— Мы сплавлялись по речке Абакан, и уже под вечер нужно было останавливаться, палаточный лагерь разбивать. А место было никакое, обычное. Думаю: “Ну, ладно, бывает и так, что не особо интересно”. Поставили палатку, и тут какая-то синева наступила — и все преобразилось. Обычный островок там был, а вдруг замки вырисовываться стали. Полночи я ходил по этим камням, любовался. Синева невероятная, как будто на другой планете. То вода засветится, то на небе что-то сыграет. Удивительные вещи свет делает, простое обычное место в фантастическое трансформирует.

— Всегда поддерживали. Ни разу не говорили: бросай все, иди на завод. В училище учился — помогали; и в институт когда поехал во Владивосток, тоже.

— Я с детства рисовал, с седьмого класса персональные выставки делал. Помню, почту принесут, и вот к вечеру все поля на газетах изрисованы. Потом отец мне какую-то перфораторную большую бобину принес, я ее всю изрисовал. Со второго класса ходил в художественную студию, потом в художественную школу. На встрече выпускников одноклассники вспоминали: “Ты нас всегда рисовал. Поймаешь — на лесенке рисуешь, поймаешь — на подоконнике”. В больнице лежал — всех врачей, сестер, больных перерисовывал. У меня вопроса даже не было: кем ты будешь?

— Рисовать — для меня естественно, я не понимаю, как можно не рисовать. Рисует, молодец, альбомы за альбомами покупаем. Литературы у нас много, он читал много и тоже во все походы с карандашом ходил, как я. Это не я ему привил любовь. Он с ней родился.

— А вы ее где видели? В Инстаграм ее недавно опубликовал Кемеровский областной колледж культуры и искусств. До сих пор она там хранится.

У меня есть друг, художник Николай Вагин, учился на театральном и подрабатывал в кукольном театре. Я нечаянно туда зашел, интересно стало посмотреть. И там был дед, строгал кукол. У него ноги нет, прошел войну. Это был восьмидесятый год, тогда еще фронтовики живы были, работали. Такой хитрый дядька. Мы уже курить начинали, а он от нас кепкой сигареты накроет, что-то свое рассказывает. Я по гардеробным походил, там столько цвета, так интересно! Потом с этюдником приехал, с натуры кукол писал. И работа такая получилась: фронтовик с обгоревшей душой, а занимается куклами. Я как-то проникся этой темой. На защите был рецензент из Петербурга, франт в бабочке розовой. Сказал, что театр кукол обычно с праздником ассоциируется, а тут мрачновато, четверку поставили. Так-то всем нравилась эта работа, в колледже хранят ее до сих пор.

— В Питер поступить шансы такие призрачные были: 50 человек на место. А из Владивостока мои друзья писали письма, что классно все: педагоги из Петербурга, современное оборудование, природа невероятная. И решил я, что шансов больше поступить. Мы каждый год летали в Санкт-Петербург, и у нас программа один в один. Единственное — Эрмитажа рядом не было.

— После института работал в художественном колледже, заказов не особо много. Ребятишки маленькие, врач посоветовал сменить климат. А друг у меня недавно переехал в поселок Мама Иркутской области. Каждый год приезжал и звал: “Поехали. Все тебе будет: и квартира, и работа, и рыбалка. Природа — обалденная”. Я года три слушал, потом решил поехать. Сначала один — на разведку. В поселке Мама уже была художественная школа, а в Витимском (это 20 километров от Мамы) — не было. Приехал, с главой пообщался. Завела меня в музыкальную школу, я как увидел эти розовые щеки детские, сразу понял, что надо сюда переезжать. Три тысячи человек население поселка, все заасфальтировано — маленький городок. Я думал, женщины там в валенках, в грязи, а они — на шпильках, всё цивилизованно.

Летом приехал с семьей с двумя чемоданами. Сразу на пирсе ключи выдали, помогли с мебелью. Сами обустраивались и параллельно обустраивали художественную школу. В деревообрабатывающем цехе заказали столы, мольберты. В общеобразовательной школе там училось 300 человек. К нам сразу записалось 100. Мы с Натальей Ильиничной, женой моей, работали вместе. Потом уборщица устроилась к нам, проявила талант в рукоделии. Мы ей декоративно-прикладное направление дали, а сами преподавали рисунок, живопись, композицию. Это был мой первый опыт преподавания, за шесть лет два выпуска мы сделали. Многие поступили в училище и в Иркутский институт. И вот сейчас на “ФОРМЕ” увидел работу моей самой первой ученицы Аюши Илларионовой. Сейчас у нее в Якутске целый цех свой. Вот так бы не было нас, и она бы не стала художником, других забот хватало.

— Я параллельно купил там дачу на берегу Северки — это такая горная речка. Для меня вообще счастье было: выйдешь, и тут вот тебе всё — красотища! Я на даче мастерскую сделал и в Витимском часто устраивал выставки, и в посёлке Мама тоже. Много писал. Долго же учился: училище, институт — и мне очень хотелось работать. Я даже решил ни одного журнала не выписывать, не тратить времени ни на что, просто природу писать. Оно так и получилось. Я постоянно писал.

— Главное, чтобы желание было. Без него делать нечего. И нужно профессионально работать, ежедневно. Я все говорю: “Суриков у нас в Сибири один. Такие самородки редко рождаются”. Конечно, средний уровень поддерживаем, но выдающихся маловато. А может, так и надо, естественный отсев делает природа.

— А молодому поколению хочется сказать: работайте, много работайте! А время само продиктует, что делать и как делать. Но школа должна быть серьезная: надо рисовать постоянно, читать, смотреть, на выставки ходить, ездить в центральные музеи.