"24 января 1904 года, за два дня до начала Русско-японской войны, император Николай II подписал указ о частной (частичной) мобилизации на территориях восточнее Байкала.

Однако собранных сил оказалось недостаточно, и ограниченные призывы солдат и офицеров запаса пришлось повторить еще много раз, причем оценить плюсы и минусы такого пополнения армии попытались только после войны.

"И приняли окропление"

После произошедшей в ночь с 26 на 27 января 1904 года японской атаки на российские военные корабли, стоявшие на рейде Порт-Артура — русского города-крепости в Китае,— впору было объявлять траур. Но в обеих столицах Российской Империи продолжали жить и радоваться как ни в чем не бывало.

Знаменитый ресторан "Яр" зазывал состоятельную московскую публику на незабываемые концертные представления, начинавшиеся в десять часов вечера. Московский немецкий клуб приглашал гостей на маскарад в среду, 28 января. На следующий день аналогичное мероприятие проводило и Московское купеческое собрание. Хотя далеко не все члены деловых кругов предавались веселью. 

Наиболее осторожные принялись распродавать российские облигации и акции и скупать валюту. 27 января 1904 года из Санкт-Петербурга сообщали:

В Москве такого желающего сыграть на резком снижении биржевых цен не нашлось:

"Всеподданнейшая телеграмма Его Императорскому Величеству от Наместника на Дальнем Востоке произвела на биржу ошеломляющее впечатление.

Цены понизились на десятки и сотни рублей в листе. Отмеченные цены в официальной котировке… далеки от истины".

Но за пределами остро реагирующей на риски части бизнес-сообщества события развивались своим чередом — чинно и неторопливо. После обнародования манифеста о войне прошли молебны в храмах, о главном из которых в прессе говорилось:

"В соборе Зимнего Дворца, протопресвитером отцом Янышевым с придворным духовенством, было совершено молебствие о ниспослании русскому оружию победы на врагов (так в тексте.— "История")… Их Величества и Их Высочества приложились к святому кресту и приняли окропление".

Вслед за чем, как сообщало Торгово-телеграфное агентство, по всей России начались акции в поддержку императора Николая II и всей царствующей династии:

"Петербург, 28 января. Петербургское дворянство поднесло всеподданнейший адрес с выражением верноподданнических чувств…

Харьков, 28 января. Состоялось патриотическое шествие студентов. Несмотря на дождь, все шли с обнаженными головами, держа впереди портрет Государя Императора. Студенты хором пели "Боже, Царя храни", "Спаси, Господи" и "Коль славен"".

Ненависть к врагу усиленно поддерживала пресса.

"5 лет эти желтолицые варвары таили и питали в себе возрастающую ненависть к России.

5 лет они напрягали свои силы, готовясь к войне с Россией; союз с Англией надмил (сделал высокомерными.— "История") их и зажег нетерпением привести в исполнение свои азиатские мечтания… Вероломно они напали на наш флот и открыли неприятельский огонь".

Никаких особых тревог у населения страны начавшиеся боевые действия не вызывали. И в этом не было ничего странного. Ведь отсутствовало то, что непосредственно связывало каждого с войной,— отправка в армию родных и близких. Хотя указ о мобилизации Николай II подписал еще за два дня до нападения японцев, 24 января 1904 года.

Однако всеобщая мобилизация могла изменить общественные настроения в худшую сторону, да и вызвала бы опасения и недовольство европейских держав. Кроме того, японцев не считали особо серьезным противником. Поэтому, как уже давно было запланировано, призыв запасных мог затрагивать только самые близкие к театру военных действий регионы. В первую очередь — Наместничество Дальнего Востока:

"Для скорейшего, в случае надобности, приведения в военное положение всех войск наместничества, а также состава сибирского флота, Мы,— гласил указ императора,— признали необходимым предоставить Наместнику Нашему на Дальнем Востоке право: 1) призывать в районе наместничества на действительную службу проживающих там офицеров и нижних чинов запаса армии и флота по действующим в этом районе частным мобилизационным расписаниям…".

Как сообщали с Дальнего Востока, 28 января 1904 года в городах и селах были расклеены объявления о мобилизации. Одновременно, во избежание пьянства и буйства отправляемых в войска запасных, власти запретили "раздробленную" (в розницу) продажу спиртного. Опасность войны стала для дальневосточных обывателей вполне осязаемой, и последовала естественная реакция — они бросились пополнять свои продуктовые запасы. На что торговцы по всему Наместничеству отреагировали не менее характерным образом:

"Цены на жизненные припасы,— сообщали, к примеру, из Благовещенска,— усиленно возрастают".

Однако это стало отнюдь не главной проблемой, связанной с самой первой частной мобилизацией.

"Считали излишним утруждать свои мозги"

Причем как железнодорожного, из европейской части России в Сибирь и на Дальний Восток, так и всех остальных его видов по всей российской территории за Уралом. И именно поэтому решение о мобилизации, проводимой постепенно, по мере необходимости в пополнениях, и по регионам, начиная с тех, откуда доставка запасных не вызовет осложнений, выглядело совершенно логично. Но даже на начальном ее этапе избежать проблем не удалось.

В обширном труде, подготовленном Военно-исторической комиссией по описанию Русско-японской войны 1904–1905 годов, которую создали в 1906 году при Главном управлении Генерального штаба, трудности, возникшие в ходе частной мобилизации в Наместничестве Дальнего Востока, описывались достаточно сдержанно:

"Мобилизация, в общем, прошла без особых трений, хотя пришлось преодолеть немало затруднений, обусловленных обширностью края, недостатком хороших путей сообщения и суровым климатом. Серьезным осложнением в деле мобилизации явились новые формирования, начатые незадолго до открытия военных действий и не предусмотренные мобилизационными планами.

Укомплектования для вновь сформированных частей пришлось высылать, вследствие этого, дополнительно из Евр. России".

Недостаточность собранных сил вынудила ускорить проведение частной мобилизации в Сибирском военном округе.

"В этом округе, как и в Наместничестве, были призваны все запасные; кроме того, одновременно были призваны запасные в пяти соседних уездах Казанского военного округа, предназначенные по мобилизационному расписанию для укомплектования войск Азиатской России".

А дефицит офицеров и подготовленных солдат вновь вызвал необходимость прибегнуть к переводу их из частей, расквартированных в европейских губерниях России. О том, к чему приводили подобные перемещения, писал в своих воспоминаниях генерал-майор М. В. Грулев, который в начале 1904 года был начальником штаба 3-й пехотной дивизии:

"Нам пришлось заняться подлинной мобилизацией, хотя и в мелком масштабе: последовало распоряжение о сформировании третьих батальонов для двухбатальонных восточно-сибирских полков. Полетели телеграммы взад, вперед и в стороны, и — пошла писать губерния…

Почему, однако, переформирование восточносибирских полков должно было непременно вылиться в форме такой скороспелой необдуманной импровизации — это нам никто не объяснит.

Также не объяснит никто, по каким соображениям для формирования третьих батальонов в восточносибирских полках потребовали людей и офицеров также и от 10 и 17 корпусов, которые вслед за тем сами должны были отправиться на театр войны… Ведь это неминуемо ослабляло кадровую стойкость этих корпусов".

"В минувшую войну было немало таких злосчастных примеров чисто бумажного отношения в штабах к вопросам чрезвычайной важности".

В ходе обеих зауральских частных мобилизаций наблюдались и другие странные случаи. Так, писатель С. Р. Минцлов 4 марта 1904 года отметил в дневнике:

"Вчера беседовал с сановниками медицинского мира и полюбопытствовал узнать — что значил сей сон — отправка почти сплошь одних евреев-врачей в действующую армию.

Оказывается, как "неблагонадежный" элемент, на случай мобилизации они были зачислены в самый отдаленный и, как предполагалось недавно, не угрожаемый войной округ.

Нежданно-негаданно все перевернулось, и евреи пошли в первые ряды".

Вопросы возникли и у недавнего военного министра генерала от инфантерии А. Н. Куропаткина, назначенного командующим Маньчжурской армией, для которой и предназначались пополненные частными мобилизациями войска. 11 марта 1904 года он писал:

"4-й Сибирский корпус готов к походу, но в офицерах еще большой некомплект. Нижние чины — народ здоровый, крупный, мрачный несколько. В бою будут хороши. Офицеры, особенно из запаса, не всюду хороши. Много прапорщиков запаса, в сущности, малоподготовленных".

Куропаткин попытался было изменить ситуацию хотя бы в части улучшения подготовки войск, но не получил поддержки ни у нового военного министра — генерал-лейтенанта В. В. Сахарова, ни у императора.

"Генерал-адъютант Куропаткин,— писал М. В. Грулев,— настаивал на одновременном объявлении мобилизации всех корпусов (10 и 17 армейских и 5 и 6 сибирских резервных), предназначенных в состав действующей армии, для того чтобы войска имели достаточно времени для прохождения курса стрельбы и сплочения частей после призыва запасных; но этому воспротивился военный министр в виду того, что провозоспособность Сибирской железной дороги оказалась весьма слабой… так что пришлось бы корпуса держать в мобилизованном состоянии довольно продолжительное время, a это повлекло бы за собою излишние расходы казны. Впоследствии события войны показали, что эта меркантильная экономия дорого обошлась государству".

"Численность полков становится тревожною"

В труде Военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны 1904–1905 годов указывалась и еще одна причина отказа Куропаткину:

"25 апреля 1904 г. было назначено первым днем мобилизации 10-го и 17-го корпусов, мобилизация же резервных дивизий была отсрочена отчасти во избежание расходов по их содержанию, отчасти, дабы не отрывать запасных от весенних полевых работ".

Но в итоге, после этой частной мобилизации, названной первой в Европейской России и проводившейся только в Московском и Киевском военных округах, пришлось организовать дополнительные призывы запасных, которых в срочном порядке отправляли на Дальний Восток:

"В результате резервные части, мобилизованные при последующих частных мобилизациях, не имели в своем распоряжении достаточного времени для обучения призванных запасных и являлись на театр военных действий недостаточно сплоченными и подготовленными".

Казалось бы, отправка на войну небоеспособных войск противоречит здравому смыслу. Но эту меру объявляли временной и вынужденной. В том же труде констатировалось:

"После первой частной мобилизации планы об отправке подкреплений в действующую армию подверглись изменению.

Дело в том, что первое столкновение с японцами в бою у Тюренчена показало, с каким серьезным противником предстоит борьба. Признано было необходимым назначать в действующую армию преимущественно полевые войска, а не резервные. Но вместе с тем отказываться от посылки резервных войск было уже поздно, так как полевые войска не были подготовлены к отправке, и полное изменение прежнего плана повлекло бы за собою перерыв в движении войск на восток, что, конечно, было большим злом, чем прибытие подкреплений хотя бы и второго разряда".

А чтобы исправить положение, проводили все новые частные мобилизации.

Менялись лишь уезды, откуда призывали запасных.

"Для приведения в боевую готовность резервных дивизий была объявлена вторая частная мобилизация, первым днем которой было назначено 1 июня; для 1-го арм. корпуса — третья частная мобилизация, первым днем ее было 4 июня. Затем для укомплектования некоторых частей специального назначения и запасных батальонов Сибирского воен. округа была объявлена четвертая частная мобилизация, первым днем которой было назначено 4 августа".

По всем расчетам, необходимое количество войск для ведения войны на Дальний Восток уже отправили. Но нужного для победы численного и качественного превосходства над противником достигнуть не удалось.

"Ход кампании обнаружил полную недостаточность этих сил, поэтому в начале августа решено было включить в состав армии еще 8-й арм. корпус и, кроме того, в виду большого расхода людей в действующей армии на тыловую службу, отправить на театр войны одну из намеченных ранее и уже мобилизованную резервную дивизию (61-ю).

Но командование Маньчжурской армией из-за непрекращающихся потерь вновь и вновь требовало подкреплений.

"Численность некоторых полков,— писал 7 октября 1904 года генерал от инфантерии Куропаткин военному министру,— становится тревожною… и если мы в ноябре получим только 17.000, то несомненно, что многие кадры станут так слабы, что восстановить их в виде твердых боевых частей будет почти невозможно, поэтому я признаю решающим для будущих действий Маньчжурской армии вопросом получение укомплектований в ноябре месяце в числе не менее 70.000".

И в столице Российской Империи решили провести дополнительные призывы запасных:

"Неблагоприятный исход Ляоянского сражения,— говорилось в труде Военно-исторической комиссии,— заставил прибегнуть к дальнейшему усилению действующей армии. Была объявлена шестая частная мобилизация… Затем для приведения в боевую готовность остальных предназначенных для усиления армии войск… была объявлена седьмая…

Но и этими мобилизациями не пришлось ограничиться".

В 1905 году, как отмечалось там же, все шло по накатанной колее:

"Проигранное сражение под Мукденом вызвало посылку на театр войны новых подкреплений. Затем 15 июня была назначена восьмая частная мобилизация… а 16 августа — девятая".

Девятая в европейской части страны и одиннадцатая с начала войны частная мобилизация оказалась последней. 23 августа 1905 года был подписан мирный договор в Портсмуте.

В том же военно-историческом труде подводились итоги этого многоэтапного пополнения армии:

"При девяти частных мобилизациях в Европейской России было поднято 673 уезда и 8 округов области войска Донского; из них 116 уездов поднимались два раза и 15 уездов — три раза.

Позднее долго спорили о том, не было ли связано отсутствие решительности в действиях Куропаткина с постоянным некомплектом во вверенных ему войсках. И можно ли было избежать мира на крайне неприятных для России условиях, если бы мобилизация была иной, и российская армия сразу имела бы серьезное превосходство в силе над врагом.

"Было положено начало деморализации"

Авторы военно-исторического труда о Русско-японской войне, пусть и не очень охотно, признавали, что военные власти имели весьма приблизительные сведения о состоящих в запасе нижних чинах — их здоровье, семейном и материальном положении. Но в ходе первых частных мобилизаций это не стало серьезной проблемой, ведь основополагающий для русского менталитета принцип — соблюдение справедливости — выполнялся:

"Несмотря на общий прием на службу при первых мобилизациях запасных без различия их возраста и семейного положения, население относилось к этому совершенно безропотно и не уклонялось от призыва; напротив, при мобилизации Сибирского военного округа и во время четырех первых мобилизаций в Европейской России наблюдалось даже приподнятое настроение, выразившееся в незначительном проценте неявившихся к призыву и даже в некотором излишке явившихся. Но, уже начиная с пятой мобилизации (1 сентября 1904 г.), настроение запасных изменилось".

К числу причин, вызвавших такую перемену, относили и неудачи, "беспрерывно постигавшие нашу армию в Маньчжурии", и революционную антиправительственную пропаганду.

Но не меньшее значение имел и другой фактор:

"Установление, начиная с третьей мобилизации, трудно применимых с полной справедливостью льгот для освобождения запасных от службы".

Казалось бы, льготы были введены из самых лучших побуждений:

"Из действующей армии начали поступать заявления о том, что запасные старших сроков службы, как сравнительно малоспособные к перенесению тягостей походной и боевой службы в исключительной обстановке театра войны и притом в значительной степени позабывшие то, чему их учили на действительной службе, являются бременем для войск".

Прислушались и к мольбам крестьянских и мещанских обществ, на которые возлагалась обязанность обеспечивать всем необходимым нетрудоспособных членов семьи мобилизованного:

"Гражданские власти, земские и городские общественные управления жаловались на привлечение в ряды войск людей многосемейных, оставлявших свои семьи на попечение общества".

"8 июня 1904 г. Главный Штаб сделал распоряжение, чтобы в случае излишка годных к службе запасных… освобождать от принятия в войска сначала физически менее пригодных, затем многосемейных и, наконец, старших по возрасту".

Но что происходит в случае появления лазеек, позволяющих уйти от нелегких обязанностей, давно и хорошо известно. У тех, кто имел деньги, во время медицинских осмотров при мобилизации начали обнаруживаться отсутствовавшие прежде и делавшие их менее пригодными для службы недуги.

Немало нашлось и желающих избежать призыва по семейным обстоятельствам, и противостоять этому напору организаторы частных мобилизаций могли далеко не всегда:

"Собрать заблаговременно сколько-нибудь точные сведения о числе многосемейных не представлялось возможным как по неопределенности этого понятия, так и по краткости срока, который давался на подготовку к мобилизации".

Было сочтено, что вопрос упирается в недостаточные для решения сложных случаев полномочия организаторов призывов:

"Начиная с третьей частной мобилизации, на призывные пункты, по Высочайшему повелению, стали командировать лиц Свиты Его Величества".

Однако присутствие высокопоставленных особ, призванных быстро решать возникающие проблемы, не помогло. Несколько месяцев спустя вроде бы нашли выход из создавшегося положения:

"Начиная с пятой частной мобилизации (1 сентября 1904 г.), определение семейного положения запасных Министром Внутренних Дел было возложено на уездных предводителей дворянства, земских начальников и других соответствующих лиц".

Но это неизбежно вело к мздоимству и дополнительному росту недовольства мобилизуемых. Практически сразу возникли проблемы и с выплатами пособий женам и детям мобилизованных. Старосты и прочее низовое начальство использовали ситуацию для сведения старых счетов или вымогали деньги за правильно составленные описи имущества и документы с оценкой потребности в материальной помощи. И в результате солдаты в действующей армии получали из дома душераздирающие письма о голодающих детях.

"Предоставлением льгот по семейному положению, при невозможности вполне равномерного и справедливого их применения, было положено начало некоторой деморализации запасных, которая отозвалась и на театре военных действий".

Масла в огонь подливал и сам принцип организации частных мобилизаций.

Ведь каждая из них проводилась на строго определенной территории, и крестьяне не могли понять, почему в их уезде идет усиленная отправка запасных в армию, а в соседнем никого не трогают. Почему именно их постигла такая несправедливость.

"Процент не явившихся на сборные пункты начал возрастать,— говорилось в том же труде.— Недовольство, распространившееся среди населения, естественно отразилось на дисциплине. Явилась необходимость, начиная с пятой частной мобилизации (1 сентября), командировать на сборные пункты вооруженные команды, а для сопровождения запасных в места назначения назначать офицеров и строевых нижних чинов действительной службы".

По-новому стали и уведомлять о мобилизации. Студент Императорского Московского университета М. С. Фельдштейн 19 сентября 1904 года записал в дневнике:

"Теперь идет мобилизация Московского Уезда. Полицейские объявляют об этом призываемым по ночам".

Но с каждым днем становилось все хуже. От мобилизации уклонялись не только запасные нижние чины, но и те, кто должен был показывать им пример,— офицеры. В труде Военно-исторической комиссии констатировалось:

"Кроме призыва офицерских чинов запаса специально для каждой из шести первых частных мобилизаций 27 октября 1904 г. был объявлен общий призыв всех офицерских чинов запаса, пехоты (кроме гвардейской)… На этот призыв не явилось около 40%".

Естественно, у большинства нашлись веские причины для неявки, хотя вряд ли это что-то меняло.

Поразительным было и отношение Николая II ко всему происходившему.

"Беспорядки всюду, где происходит мобилизация, всякие толки…

Отношение государя ко всему происходившему тоже мало утешительно…

Когда положение было самое обостренное, он весь день провел на охоте, гонцы скакали с телеграммами, но ответа никакого".

Конечно, ситуация с частными мобилизациями была пусть и важным, но лишь фрагментом происходившего тогда в России. Однако этот фрагмент ярко демонстрировал, что у первого лица государства и его окружения отсутствовали сколько-нибудь полная и точная информация о положении в стране и о ее населении, а также ясное понимание настроений людей и движущих ими мотивов. И потому решения, принимавшиеся к тому же "без утруждения мозгов", в самом лучшем случае оказывались бесполезными.

Стоит ли удивляться тому, что этот — ставший тогда совершенно очевидным — факт с успехом использовали в своих интересах все внутренние и внешние враги самодержавной власти.