Цивилёв "подтягивает" Исламова?

Дмитрий Исламов может стать заместителем главы Минэнерго
Крах мира и прочие радости 2025 года

Сам Григорий Кваша рассказал о том, когда закончится СВОйна.
Поддерживаете ли вы указ Д. Трампа о запрете участия трансгендеров в женских соревнованиях?
Какой из четырех губернаторов Кузбасса, по-вашему, лучший?
Чего вы ожидаете от "второго пришествия" Д. Трампа?
...


Забойщики и писари
У кого сегодняшние гэбисты учились выбивать признательные показания: исследование Леонида Млечина.
В 1947 году, когда Анатолий Жигулин учился в Воронеже в девятом классе, он вместе с друзьями создал подпольную Коммунистическую партию молодежи. Цель партии — распространение подлинного марксизма-ленинизма в противовес обожествлению Сталина.
Ребята не расклеивали листовок, не готовились к террористической деятельности. Они читали ленинское «Письмо к съезду» и своими разговорами сеяли сомнения в безупречности сталинского режима. Вот это сочли страшным преступлением.
Оперативников из других городов в Воронеж перебрасывали, чтобы этих ребят арестовали.
Сто пятьдесят чекистов собрали для борьбы со школьниками!
Их объявили врагами народа и отправили в лагеря. Дети вели себя очень мужественно и были носителями подлинной нравственности, того морального начала, которое совершенно необходимо нации.
В автобиографической повести «Черные камни» Анатолий Жигулин описал, как юношей избивали надзиратели.
Пытки разрешены
Почему в сталинские годы обвиняемые признавались в самых невероятных преступлениях? Они просто не выдерживали пыток.
В 1917-м профессиональные подпольщики, боевики и террористы, презревшие мораль и нравственность, внезапно оказались у руля огромного государства и стали безжалостно уничтожать тех, кого сочли врагами.
Взяв власть, большевики отменили все сдерживающие факторы — законы, традиции, моральные запреты... Создатель органов госбезопасности Феликс Дзержинский говорил, что для революционера не существует объективной честности. Честно то, что ведет к цели. Политическая целесообразность важнее права. Власть не осуществляет правосудия, она устраняет политических врагов.
10 января 1939 года Сталин подписал шифротелеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий нацреспублик.
«Применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК... ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь в виде исключения в отношении явных и неразоружившихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод».
На процессе по делу бывшего начальника Главного управления военной контрразведки СМЕРШ, а затем министра госбезопасности генерал-полковника Виктора Абакумова в декабре 1954 года генеральный прокурор СССР Роман Руденко сказал:
— Я не хочу расшифровывать некоторые формы пыток, с тем чтобы не унижать достоинство тех лиц, к которым они применялись, которые остались живы и присутствуют на процессе.
Руденко, пишет бывший председатель Верховного суда СССР Владимир Теребилов, «видимо, имел в виду случаи, когда, например, допрашиваемого раздевали и сажали на ножку перевернутой табуретки с тем, чтобы она попала в прямую кишку».
Следователь писал протокол допроса так, как ему было нужно. Потом заставлял арестованного его подписать. Если тот отказывался, били.
В следственной части было разделение труда. Одни, малограмотные, выбивали показания. Другие, с образованием, писали протоколы. Они так и назывались: «забойщики» и «писари».
Зачем требовали признаний?

Сажали и расстреливали невинных людей.
Как добыть доказательства несуществующих преступлений? Заставить арестованного все признать!
Председатель КГБ СССР генерал армии Иван Серов в 1956 году доложил президиуму ЦК КПСС о том, как готовились сталинские процессы:
«Материалы, добытые в процессе проверки, свидетельствуют о грубом произволе и провокациях, в результате которых добывались признания арестованных. Ряд бывших сотрудников НКВД показали о существовании такого порядка, когда сам факт помещения подследственного в Лефортовскую тюрьму уже обязывал следователя избивать его».
Из показаний начальника санчасти Лефортовской тюрьмы в 1937–1938 годах
«Я видела многих арестованных в тяжелом состоянии после нанесенных им побоев на следствии. Крестинского (первого заместителя наркома иностранных дел СССР — ред.) с допроса доставили к нам в санчасть в бессознательном состоянии. Он был тяжело избит, вся спина его представляла из себя сплошную рану, на ней не было ни одного живого места».
Это было время наибольшего разгула насилия в следствии, именно тогда избиения приобрели такой характер, что случаи убийства на допросах стали не единичными.
Особо тщательно органами следствия готовились арестованные к суду. Здесь все делалось строго по разработанному плану, арестованные неоднократно репетировали «свои» показания».
«Будем бить и искалечим»

Допросы с пристрастием и пытки вождь считал необходимым делом. Нарком внутренних дел эпохи Большого террора Николай Ежов понравился Сталину тем, что не гнушался черновой работы.
— Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется — и бац его по физиономии. И разъяснил: «Вот как их надо допрашивать!»
Ежов приехал в ЦК с Лубянки. Один из членов политбюро заметил у него на гимнастерке пятна крови:
— Что случилось?
— Такими пятнами можно гордиться, — ответил Ежов. — Это кровь врагов революции.
Арестованные не выдерживали пыток, даже такие крепкие, как бывший балтийский матрос Павел Дыбенко или маршал Василий Блюхер, умерший в камере от избиений. После смерти Сталина бывший помощник начальника Лефортовской тюрьмы лейтенант госбезопасности Юрий Харьковец рассказал:

Приказы шли с самого верха.
— Надели ему кандалы?
Услышав, что профессор не в наручниках, Сталин разразился злобной тирадой:
— Вы политические слепцы, а не чекисты. С врагами нигде так не поступают, как поступаете вы. Вы ни черта не понимаете в чекистском деле, а в следствии в особенности.
«Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников, — доложили Сталину. — К Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия, усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками».
Героя Советского Союза генерала Владимира Крюкова доставили к министру госбезопасности Абакумову. Министр объяснил: «Будешь упорствовать, будем бить и искалечим на всю жизнь».
Обвиняли Крюкова, как и других арестованных, в том, что он участвовал в заговоре, во главе которого стоял маршал Жуков... Генерала избивали до потери сознания, требуя, чтобы он дал показания о «предательстве» Жукова. Вслед за генералом отправили в лагерь и его жену, талантливую исполнительницу русских народных песен Лидию Русланову.
Сталинский приказ

Хозяева Лубянки приспосабливались к любому повороту партийной линии: кого надо, того и расстреливали. Избивали по ночам, когда технических работников в здании не было. Вслух об избиениях, пытках и расстрелах не говорили. Пользовались эвфемизмами.
Они начинали испытывать страх от созданной ими машины уничтожения, когда сами становились ее жертвами. Жена первого заместителя наркома внутренних дел (при Ежове) Михаила Фриновского на допросе рассказала: «Муж возвращался с работы очень поздно. Говорил, что тяжелое дело.
Ночью не мог спать, выходил в сад и всю ночь гулял. Говорил: "Меня ждет та же участь"». И не ошибся. Его расстреляли — вслед за Ежовым.
Вождь переменился к Абакумову, и самого министра госбезопасности отправили за решетку.
Группе чекистов выдали резиновые палки, обещали путевки в дом отдыха, денежное пособие и внеочередное присвоение воинских званий. Они старались.
На допросах так избивали Абакумова, что он ходить не мог. Заключение тюремного врача свидетельствует о том, что Абакумова (ему было всего сорок с небольшим и на здоровье он прежде не жаловался) превратили в полного инвалида: «Заключенный номер пятнадцать еле стоит на ногах, передвигается с посторонней помощью, жалуется на боли в сердце, слабость, головокружение. По состоянию здоровья нуждается в переводе из карцера в камеру».
Недавнего министра держали в карцере-холодильнике. Морили голодом. Абакумов попросил бумагу и карандаш. Написал письмо членам политбюро Берии и Маленкову.
ДОКУМЕНТ
Письмо Виктор Абакумова — членам Политбюро

В тюремной камере Абакумов не думал о том, что повторил судьбу людей, которых сам сажал!
Сменивший Абакумова новый министр госбезопасности Семен Игнатьев передал подчиненным сталинское указание бить арестованных «смертным боем».
Из показаний полковника Федотова (следственная часть по особо важным делам МГБ СССР)
Тов. Игнатьев, вызвав меня к себе и, передав замечания по представленному товарищу Сталину протоколу допроса Власика, предложил применить к нему физические меры воздействия. Товарищ Сталин, узнав, что Власика не били, высказал упрек в том, что следствие «жалеет своих».
Генерал-лейтенант Николай Власик считался одним из самых доверенных людей вождя и был по-собачьи предан Сталину.
Зачем мучили жен и детей?

Несколько десятилетий советской системы дали результаты.
В обществе не осталось никаких защитных механизмов. Суд стал завершающей частью системы подавления. Мораль и нравственность были раздавлены тотальным лицемерием. Расстреливали без вины. Жен казненных сажали. И даже детей ждала печальная судьба: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.
Впоследствии Молотова, который был тогда главой правительства, спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин и детей?
— Что значит почему? — удивился наивному вопросу Вячеслав Михайлович. — Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких... И разложения в известной степени.
Сам Молотов не посмел возразить, когда посадили его собственную жену. На Полину Жемчужину завели дело по обвинению в связях с «врагами народа и шпионами».
В июне 1939 года взяли ее недавнего подчиненного врача Илью Белахова, директора Института косметики и гигиены. Показания на жену Молотова нужны были срочно, поэтому допрашивали врача с особой жестокостью.
Из заявления врача Ильи Белахова в прокуратуру по фактам избиений
От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь. Шпионской деятельностью я никогда не занимался».
Арестованного привели к наркому внутренних дел Берии. Тот щедро пообещал: «Будьте откровенны, вернетесь на свободу и будете работать».
Держать в секрете
После смерти Сталина Берию и его ближайших подручных посадили на скамью подсудимых. Читать обвинительное заключение, утвержденное генеральным прокурором Руденко, и сейчас страшно. Понятно, почему многие десятилетия его держали в секрете. Показания тех, кого допросили следователи союзной прокуратуры, рисуют картину того, как действовали органы госбезопасности в сталинские времена.
Фельдшер внутренней тюрьмы НКВД:
«Обычно после допросов арестованные возвращались сильно избитыми, некоторые из них доставлялись в камеры без сознания. Ступни ног у арестованных были избиты до такой степени, что с них слезала вся кожа, и они представляли одну кровоточащую рану».
Жена бывшего сотрудника НКВД Осипова, выжившая после ареста:
«Ночью меня вызвали на допрос. Меня ввели в большой кабинет. Когда я вошла, я увидела мужа. Лицо у него было все окровавленное, в кровоподтеках, волосы обильно пропитались кровью и стояли дыбом. Он имел вид полуживого человека. Невероятно слабым голосом, еле-еле пошевелив руками и с огромным усилием слегка повернув ко мне голову, он спросил: «Где ребенок?» Я ответила: «Не знаю». После этого он мне сказал: «Я ни в чем не виноват, не понимаю, что происходит». От ужаса я оцепенела и впала в полуобморочное состояние».
Бывший начальник тюрьмы:
«Бывший командир дивизии Буачидзе был избит до полумертвого состояния. Он не мог говорить, только стонал. Все тело Буачидзе было покрыто сплошными синяками и кровоподтеками. Он не мог мочиться естественным способом, так как у него был поврежден мочевой пузырь, и моча выходила через живот... Буачидзе был крепкого сложения, здоровым, и поэтому особенно бросалось в глаза его состояние. На следующий день после доставки Буачидзе в тюрьму он скончался».
***
Через месяц после смерти Сталина строивший большие планы Берия подписал единственный в своем роде приказ по Министерству внутренних дел: «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия». А через несколько месяцев его самого арестовали. Преступлениям Берии и его команды следователи искали подходящее объяснение. Нашли: Берия — агент иностранных разведок, потому убивал советских людей.
Прокурор Руденко требовал от него на допросе:
— Признавайтесь, что, став агентом английской разведки в период Гражданской войны, вы служили английскому империализму все последующие годы, вплоть до вашего разоблачения и ареста! Что вы действовали как враг партии и народа в своих преступных контрреволюционных замыслах захвата власти и ликвидации советского строя!
Руководители страны не могли и не хотели все называть своими именами. И понятно почему: пришлось бы признать, что сама система закономерно ведет к массовым преступлениям, к которым они и лично причастны.
В результате общество не узнало и не осознало, что творилось. Не ужаснулось! Не осудило преступников. И себя — за соучастие. Не извлекло уроков из трагического прошлого и сохранило возможность его повторения.

Эти методы посеяли неизбывный страх в нескольких поколениях советских людей. Помню это по рассказам своих родителей. А уж когда в 70-е на меня "наехали" эти органы...






---

Речь то не про наших дедушек, а про нас с тобой!
"У кого сегодняшние гэбисты учились выбивать признательные показания: исследование Леонида Млечина".

Может тогда меньше будет идиотов голосующих за последователей зверей в погонах.

Сидел там два с половиной месяца. Не били, не пытали. Сочли, что мужиков доносчик оговорил по личным мотивам (батя его нах.. послал, чтоб не лез не в свои дела) и освободили.
Повторяю: не пытали, не били, признаний не добивались, просто грамотно вели следствие.
А вот кормёжка была плохая, батя исхудал в скелет. Мать за ним пришла на ст. Топки встречать. 25 км до Лебедей, которые раньше преодолевались в несколько часов, они шли с двумя ночёвками у родни в Осиновой Гриве и Корнилове. Всю дорогу отец останавливался отдохнуть и перекусить...
Страхов столько о том времени насочинено, не отличить правду от лжи.

Вспомним, хотябы Анжерский случай. Трое ментов и один охранник, запытали, убили, а потом вывезли тело за город. Так они выбивали показания. Но самое поскудное, менты осуждены за превышение полномочий.
А сколько случаев пыток, избиений, унижений выявляется по колониям, тюрьмам? Ладно, кого то судят, но и то, когда дело каким то образом становится гласным. Когда уже и замять то совсем нельзя. Да и то, наказания виновные получают символическими, смешными.
Правильно говорит " кто то", страшно прошлое но не менее настоящее.

Сидел там два с половиной месяца. Не били, не пытали. Сочли, что мужиков доносчик оговорил по личным мотивам (батя его нах.. послал, чтоб не лез не в свои дела) и освободили.
Повторяю: не пытали, не били, признаний не добивались, просто грамотно вели следствие.
А вот кормёжка была плохая, батя исхудал в скелет. Мать за ним пришла на ст. Топки встречать. 25 км до Лебедей, которые раньше преодолевались в несколько часов, они шли с двумя ночёвками у родни в Осиновой Гриве и Корнилове. Всю дорогу отец останавливался отдохнуть и перекусить...
Страхов столько о том времени насочинено, не отличить правду от лжи.
По этой причине он на фронт не попал?

Такшта помолчи лучше, умней

После тюрьмы послали аж в Запорожье учиться на механика по сельхозмашинам. По приезде трудился в МТС. В начальство не выбился - грамотёшки не хватило.
Но работник был добросовестный и даже участником всесоюзного съезда колхозников.

Опять вопросом на вопрос. Практически всех несогласных с нынешней властью форумчан, ты с АПМ(ник) именуешь бандеровцами, хоть даже теоретически, в силу временных рамок, таковых здесь быть не может.Подтверди пожалуйста свою безукоризненную родословную без ссылок на воевавших отцов, своих
бывших жён?



Скан паспорта, пжлст.
Не присылай ,Вася на тебя ипотеку оформит....

Скан паспорта, пжлст.
))) Завертелся , опять неактуальная правда, накрыла правдолюба?

Часто сталинские репрессии называют "37-м годом", но репрессии были с момента прихода к власти большевиков. Но в 1937 году репрессии дошли и до верхнего эшелона власти.
В этом убедился Ежов, когда составлял Сталину отчёт о репрессированных с выборкой по социальному статусу: партийных/беспартийных; рабочих/крестьян, интеллигенции, партийных номенклатурных работников и в армии.
Вот тогда Ежов и ужаснулся: процент репрессированных рабочих был ничтожно мал, в отличие от партийной элиты


Но деревню "ежовщина" по-видимому не шибко задела. Все основные чистки прошлись по интеллигенции.

До Ежова по деревне коллективизация проехалась
В Лебедях богатеи исчезли ещё до раскулачивания. Был там магнат Тихон Зиновеевич, ушёл с Колчаком ещё в Гражданскую, и лавошник - этот убрался с семьёй ещё в нэп.
Коллективизация прошла не без дуростей - сначала коллективизировали всю живность, потом вернули. В селе организовалось два колхоза. Довольно удачливые. Годы 30-е были урожайные, сдавали зерно и государству, и сами оставалось на трудодни.
То естьл такой ыот жуткой классовой войны в деревне не наблюдалось.
Лебеди и сейчас справная деревенька. Сеет зерновые. Много скотины. Коней, к примеру, много.
Жаль, давно там не был...


Один как было...
А другой как вертухаи рассказывают,чтоб себя выгородить...

Репрессии, реабилитации, лагеря - где-то и для кого-то они были реальностью. Но для народного большинства всё это - шум в вершинах деревьев, не достигавший земли.

коллективизация прошла как в кино...с радостными воплями,плясками и песнями...
Чтоб записаться в колхоз люди с ночи очередь занимали...
Чекисты до глубины глубин разбирались в делах, и невиновные были с извинениями отпущены..
Коба отец народа ,не о себе любимом думал ,а о народе...
Это стандартны рассказ вертухаев и их потомков...
А ещё кругом были враги ....но народ был счастлив..

«Причинять достаточную боль, не вызывая серьезных травм» Фрагмент книги «Праведный палач» — о том, как пытали людей в Нюрнберге в XVI веке
В издательстве «Альпина нон-фикшн» выходит книга Джоэла Харрингтона «Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке» в переводе Тимофея Ракова (редактор — Михаил Белоголовский, научный редактор — Анастасия Ануфриева). Автор, профессор истории Университета Вандербильта, рассказывает о жизни палача Франца Шмидта, живущего в Нюрнберге в XVI веке. Книга основывается на дневниках самого палача — профессор случайно нашел их в букинистическом магазине в Германии. Шмидт 45 лет убивал и пытал людей, будучи при этом хорошим семьянином и глубоко религиозным человеком, который на самом деле мечтал стать врачом. С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент книги, в котором описаны принципы средневековых пыток, которыми занимался Франц.
Хладнокровный и надежный палач зачастую играл ключевую роль в тех редких случаях, когда подозреваемый преступник оказывался в официальном заточении. Именно с палача начинался процесс, когда он вытягивал сведения из упрямых подозреваемых, и палачом же он заканчивался на ритуальной публичной казни. Если по крайней мере два беспристрастных свидетеля в возрасте от 12 лет и старше давали показания, подозреваемый обычно сознавался и тогда пыточные навыки Франца не требовались. Вещественные доказательства, такие как украденные предметы или окровавленное орудие убийства, также могли значительно облегчить задачу обвинения. К сожалению, суды часто не находили ни свидетелей, ни вещественных доказательств и расследование заходило в тупик, поскольку возможности судебно-медицинской экспертизы до XIX века были ничтожны. Таким образом, в отсутствие иных убедительных доказательств осуждение типичного подозреваемого почти целиком становилось делом его самоизобличения. В этот момент и вызывали палача. В Бамберге Франц играл роль помощника своего отца; там же, куда его приглашали производить дознание, вся ответственность лежала на нем лично.
Как и сегодняшние профессиональные следователи, Франц Шмидт и его начальство ценили эффективность запугивания и других форм эмоционального прессинга. Ненасильственным, но тем не менее сильнодействующим методом получения признания в убийстве было так называемое испытание у гроба. Этот древний германский обычай, знакомый читателям «Песни о Нибелунгах » и других средневековых саг, оставался мощным инструментом в арсенале дознавателей того времени. Собрав полную комнату свидетелей, палач и его помощник принуждали обвиняемого или группу подозреваемых приблизиться к телу жертвы, лежащему на носилках, и дотронуться до него. Предполагалось, что если тело начинало кровоточить или являть иные признаки вины преступника (например, неожиданно дергалось), то суеверия должны были заставить убийцу признать вину.
Ни один юрист к тому времени уже не считал это достаточным или хотя бы заслуживающим доверия доказательством, но психологический эффект процедуры мог иногда вскрыть нечистую совесть. Франц упоминает о единственном случае проведения «испытания у гроба» за все время его карьеры, и уже много позже тех дней в подмастерьях. Обвиняемая Доротея Хофменнин категорически отрицала удушение своей новорожденной дочери, однако, «когда к ней поднесли мертвое дитя и приложили ручкой к ее коже, — что она восприняла с ужасом в сердце, — появился красный кровоподтек в том же самом месте». Поскольку молодая служанка сохраняла спокойствие и отказывалась признаться, ее «просто выпороли за городом розгами». Тем не менее сам страх подвергнуться подобному испытанию создавал психологическую уязвимость, которую мог бы использовать опытный палач. Спустя годы Франц описывал, как другая подозреваемая в убийстве изобличила себя, громко запрещая во сне своему сообщнику возвращаться в дом знатной незамужней дамы, которую они только что убили, опасаясь, что труп «изойдет кровавым потом» при его приближении.
Если первоначальные допросы не удовлетворяли юристов-советников и они находили достаточно «оснований», чтобы начать пытки, начальство Франца приказывало ему «накрепко связать и урезонить» подозреваемого, то есть приступить к первому из пяти этапов, ужесточавшихся в порядке возрастания. Шмидт не оставил записей о своем методе допроса в эти годы, но, скорее всего, он был похож на тот четко установленный повседневный порядок, к которому Франц позднее прибегал в Нюрнберге. Сначала вместе с помощником он приводил обвиняемого в закрытую комнату с пыточными инструментами, выставленными напоказ. В Нюрнберге это происходило в Дыре — специально оборудованной подземной камере пыток, которую прозвали «молельней» из-за ее сводчатого потолка (и возникавшей жутковатой иронии). Маленькая комната без окон размером примерно 2 на 4,5 метра располагалась глубоко под залом собраний в ратуше. В комнате, занимавшей подземный этаж между пыточной и залом, сидели два члена судейского совета, отгороженные от тяжкого зрелища, происходившего под ними, которые изучали записи по делу и допрашивали подозреваемого через специально разработанный воздуховод, соединенный с камерой.
Даже на этом этапе палач больше полагался на эмоциональную уязвимость и психологическое давление, чем на физическое насилие. В «молельне» Майстер Франц и его помощник крепко привязывали подсудимого — иногда к дыбе, но чаще к стулу, закрепленному в полу, — и затем демонстрировали орудия пыток, подробнейшим образом описывая их назначение. Один из ветеранов-юристов советовал неопытным палачам, таким как молодой Франц, забыть о кротости и скромности на этом этапе, «но пускать слухи и давать пищу для размышлений… рассказывая о своих заслугах потрясающие вещи: что ты, мол, великий мастер, свершивший много великих деяний… и им обучавшийся, и в них практикующийся, и что ни один человек не способен скрыть правду от твоих орудий и приемов… и что ты это уже успешно доказал самым упрямым злодеям на свете». Возможно, Франц даже узнал от своего отца правила игры в «доброго и злого палача», когда двое мужчин попеременно то угрожают подозреваемому, то утешают его. В таких условиях большинство испытуемых дают хотя бы частичное признание, стремясь избежать боли и последующей социальной стигмы человека, прошедшего пытки.
К тем немногим, кто продолжал упорствовать, как правило закоренелым преступникам, палач и его помощник начинали применять физическое воздействие, одобренное их начальством. В Бамберге и Нюрнберге утвержденные варианты включали тиски для больших пальцев (обычно предназначавшиеся для женщин), «испанские сапоги» (сдавливающие ноги), пытку огнем (свечи или факелы, подносимые к подмышкам подозреваемых), пытку водой (известную сегодня как имитация утопления), «лесенку» (или «стойку», когда подсудимый был привязан к специальной лестнице и либо растягивался на ней, либо прокатывался взад-вперед на шипованном барабане), и «венок» (он же «корона», когда кожаным или металлическим поясом медленно стягивали голову вокруг лба). Наиболее распространенной пыткой в Бамберге и Нюрнберге была «пытка камнем», более известная как дыба, при которой руки человека связывались за спиной и медленно вытягивались вверх при помощи блока, а камни различного веса подвешивались к ногам. Изобретательность и садизм порождали бесчисленные формы изощренного причинения боли — «померанскую шапку», «польского барана», «английскую рубаху», а также грубые, но эффективные способы уничижения, например насильственное кормление жертв червями или фекалиями и забивание острых щепочек под ногти. Франц Шмидт, несомненно, знал если не обо всех этих методах, то о большинстве из них. Но случалось ли, чтобы он или его отец (например, устав от упорства подозреваемого) прибегали к таким несанкционированным методам? Вполне ожидаемо, что его дневник и официальные записи хранят молчание по этому вопросу.
В редких случаях инструкции Франца содержат указание, в течение какого времени следует применять насилие, например, не более 15 минут для недавно родивших матерей. Как правило, ответственность за оценку болевого порога и устойчивости допрашиваемого к пыткам (Foltertauglichkeit) полностью лежала на палаче. Хирурги и врачи не допускались на пыточные сессии до тех пор, пока сама практика пыток не оказалась на грани упразднения два столетия спустя. Теоретически самостоятельные исследования Франца в области человеческой анатомии позволяли ему причинять достаточную боль, не вызывая серьезных травм или смерти. Когда он станет мастером, то сможет сам отменять, откладывать или смягчать пытки, хотя порой его мнение и не принималось в расчет властями. Однажды вор-наемник, который «был уже серьезно ранен не только в голову, но также в руки и ноги», был сочтен старым Францем неспособным перенести пытку на дыбе. Но, когда показания, выжатые из этого преступника тисками для пальцев, показались начальству неудовлетворительными, палачу было приказано применить более сильные средства, в конечном итоге составившие два сеанса пыток огнем и четыре — «венком». Зять обвиняемого грабителя оказался еще более стойким, и понадобилось шесть раз подвешивать его на дыбу, не считая многочисленных прижиганий восковыми свечами левой подмышки. Неудивительно, что оба в итоге признались и «были казнены мечом из милосердия».
Палач также нес основную ответственность за поддержание более-менее функционального состояния подозреваемых как до, так и после допроса. Франц хорошо знал о суровых последствиях содержания под стражей, особенно для женщин, и сожалел в своем дневнике, когда какой-нибудь подозреваемый вынужден был много недель претерпевать «убожество заточения» в крошечной камере, предназначенной для кратковременной изоляции перед допросом и вынесением приговора. Он лично отвечал за переломы костей и открытые раны заключенных, а также за привлечение сестер милосердия для недавно доставленных матерей-детоубийц и прочих женщин, пребывающих в немощи. Такая отеческая забота о физическом состоянии заключенных в современном понимании кажется противоречивой и даже жестокой, учитывая, что человеку преднамеренно давали время на излечение, чтобы затем его или ее можно было эффективно помучить или эффектно казнить. Ироничность этой ситуации понимали и Франц с коллегами. Один из тюремных капелланов рассказывал о том, как цирюльник, который в те времена был предтечей современных хирургов и помогал палачу, «заметил во время лечения приговоренного, как его угнетает так долго исцелять то, что Майстер Франц снова разрушит».
Поддержание осужденного в приемлемом для публичного наказания виде всегда было непростым делом даже после того, как Франц уже приобрел многолетний опыт. Крестьянин, арестованный и подвергнутый пыткам в 1586 году по подозрению в убийстве своего приемного ребенка, не признавался в совершении преступления, пока «Бог прямо не подал видимый знак его вины» и подозреваемый не упал замертво, предположительно от сердечного приступа. Пытки могли привести и к психической травме, что порой таило в себе даже большую угрозу для размеренного и эффектного публичного наказания. После того как одного «жесткого, упрямого вора» трижды пытали огнем за один сеанс, а тот продолжал клясться богом в невиновности, он начал вести себя «очень странно и неуправляемо» в своей камере, то бесконтрольно рыдая, то неистово бранясь, и даже пытался укусить тюремного надзирателя. До применения пыток он «усердно молился», но теперь отказывался это делать и вообще говорить с кем-либо, а вместо этого сидел на корточках в углу камеры и твердил себе под нос одно и то же: «Я — ничто, болван тупой, приди, дьявол дорогой!»
Молодые воры и разбойники мужского пола, ступающие в камеру пыток с изрядной долей уличного нахальства и бравады, оказывались самыми упрямыми и стойкими. Поскольку и в дневнике, и в протоколах допроса отсутствуют комментарии палача, мы не знаем, бывал ли Франц удручен особо долгими пытками и кому он адресовал свое разочарование — упрямым подозреваемым или безжалостным начальникам-патрициям. Свирепого 16-летнего Гензу Кройцмайера, обвиняемого в поджоге и покушении на убийство, неоднократно подвергали пыткам в течение дня — на дыбе, «венком » и огнем, но после всего он единственно признался в том, что «в гневе наложил проклятия» на нескольких недружелюбных односельчан. Йорг Майр, удивительно терпеливый вор того же возраста, на протяжении целых шести недель отвергал все обвинения, пока не впал в отчаяние и буквально вверил себя милости допрашивающих присяжных. Пожилые и более опытные ветераны, как правило, признавали тщетность сопротивления и ломались раньше. После одного продолжительного, но безуспешного сеанса пыток бывалого разбойника начальник Франца просто объяснил подозреваемому, что «мы снова сделаем с вами то, что хотим, и даже порвем вас на части, если вы не признаетесь в совершении убийства». Обвиняемый вынужден был признать безнадежность своей ситуации и сознался во всем.
Но как сам Франц относился к своей роли профессионального мучителя? Будучи в самом низу судебной иерархии, молодой подмастерье занимался наиболее жестокими элементами казни — тянул веревку дыбы, сжимал щипцы и прижигал прутом, невзирая на жуткие крики. Большинство мастеров-палачей надзирали за ходом казни, оставляя всю грязную работу своим помощникам. Перекладывал Франц с той же готовностью эти обязанности на других или нет, когда сам стал мастером, неизвестно — главным образом потому, что почти за полвека своей работы он редко в открытую признавал свое участие в пытках. Наряду с подробным подсчетом казней и телесных наказаний он не ведет списка пыток, хотя приватные допросы были для Франца более частыми и длительными занятиями, чем оба этих публичных действия, вместе взятые. Если бы не сохранившиеся протоколы допросов, его участие в подобных ежемесячных, а иногда еженедельных процедурах было бы просто скрыто от наших глаз.
Вот если бы применить такой способ пыток против Фкдарчуков и их подобных,они бы многое рассказали,наверное всю паднаготную с самого рождения.


Что в опричнине Иоанна Грозного творилось, не слышал? Про дыбу, например. Про "слово и дело"?
Незачот
Участвовать в голосованиях и оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.
Если Вы уже зарегистрированы на сайте авторизуйтесь.
Если Вы еще не проходили процедуру регистрации - зарегистрируйтесь