Счастье жить и работать

Фёдору Васильевичу Кирилловскому 4 марта исполняется 90 лет.

По профессии он геолог, прошел пешком Кузнецкий Алатау и Горную Шорию, открыл немало знаковых месторождений полезных ископаемых, побывал на всех железорудных месторождениях страны. Его и сейчас можно застать дома, если только он работает с документами, пишет очередную статью или вносит дополнения в свой труд - трактат "Пороки людей и государство". Мощный человек с энциклопедическими знаниями, удивительной ясностью ума, искренним оптимизмом и редчайшей везучестью по жизни.

Семья Кирилловских была обычной крестьянской семьей, которая занималась землей и жила ее щедротами, поливая каждый ее клочок своим потом. Село Атаки на берегу Днестра, небольшой дом, а в нем бабушка, родители, пятеро детей. Федя был из них предпоследним. "Я никогда не видел, - вспоминает он, - когда отец с мамой ложились вечером спать и когда вставали утром. Мы, дети, как начинали себя помнить, так начинали и работать. С малолетства я пас коров и овец".
Бессарабия в составе Румынии находилась двадцать два года, до 28 июня 1940 года. Потом ее присоединили к Молдавии, и она вошла в состав СССР. Во время войны "бессарабяне", как называет своих соотечественников Федор Васильевич, оказывались то под немцами, то под румынами. "То надо было кланяться и говорить только по-румынски, - вспоминает он, - русский язык был официально запрещен, то прятаться в подвале, спасаясь от немецких бомбежек.
Что такое фашизм видел своими глазами. Евреев, которых много проживало в наших краях, и бессарабских цыган немцы беспощадно убивали, сгоняли в гетто. Недалеко от нас было подобие концлагеря: развалины, огороженные колючей проволокой, а на них кучками люди прямо под открытым небом.

Мама умерла, когда немцы отступали. Мою сестру Надю по какому-то навету забрали в гестапо, мамино сердце не выдержало. В конце октября 44-го Молдавию освободили. Сразу всех мужчин мобилизовали в армию, нас, пацанов, обязали на лодках перевозить ящики с патронами через Днестр, поскольку мост был взорван. Чтобы взять побольше ящиков, я к своей лодке прицепил корыто. Моя "рационализация" была отмечена банкой тушенки.
Когда отец уходил на фронт, разбудил меня с утра пораньше и вывел на наше поле. "Федя, - говорит, - на хозяйстве остаешься один. Сеять пшеницу будешь так: берешь пригоршню зерна и бросаешь на четыре шага, кукурузу и подсолнечник - на два шага". Остался я один на один с семью гектарами земли и домашним скотом. Все время работал, вовремя платил государству натуральный налог, обязательную поставку в виде зерна, мяса, шерсти, молока, сухофруктов... А еще школа, восьмой класс. Шел мне тогда 16-й год. Однажды написал отцу на фронт: "Тяжело. Наверное, учиться брошу". Отец запретил, ответил: "Лучше тогда хозяйство бросай".

После войны благодаря Советской власти я получил возможность учиться дальше.

На товарняках от станции к станции добрался до Кишинева. Город был совершенно разрушен, от вокзала до университета шел три километра, ни одного целого здания".
В стареньком пиджачке, с торбочкой, где были кусочек брынзы и ломоть мамалыги, он с трепетом вошел в высокие величественные двери храма знаний - в Молдавский государственный университет. И сразу увидел ученого в форменной одежде. С робостью деревенского мальчишки он обратился к нему: "Я хочу учиться в вашем университете".

Второй человек, которого он встретил, выслушав его страстные слова о желании учиться, спросил, какие школьные предметы он любит больше всего. "Математику, физику, астрономию", - ответил Федя. "Тогда тебе надо идти на факультет геологии", - посоветовал мужчина, которым, как потом выяснилось, был академик Николай Александрович Дюмо, декан факультета геологии.

Зина войну знала не по рассказам, она трудилась в сталинградском эвакогоспитале санитарочкой, стирала бинты, перевязывала раненых бойцов, ухаживала за ними. Насмотревшись на их страдания, решила стать врачом. Федя каждую свободную минуту старался оказаться возле девушки. "Когда долгие прогулки пошли во вред учебе и я нахватал трояков, - признается Федор Васильевич, - я сказал: "Зинуша, давай поженимся, тогда не надо будет никуда ходить и мы всегда будем вместе". А то, что от "поженимся" родятся дети, мы и не знали".
Заняв 15 рублей на регистрацию в загсе, они расписались, сыграли свадьбу в комнате у девочек-подружек, а через год появился сын Сережка. Так, втроем и сдавали госэкзамены, и защищали дипломы. Федора оставляли на кафедре, но он попросил распределить его в Новосибирскую область. Возмущался: "Как так: все мои товарищи едут туда, а я, староста факультета, должен остаться? Скажут, побоялся Сибири!"
"Приехали мы в Новосибирск в 50-м, - вспоминает Кирилловский, - предложили два места трудоустройства: либо в Колпашево - "на нефть", либо в Сталинск - на "рудные месторождения". Мне по душе больше была руда. И поехали мы на Большой Каным, в одно из самых труднодоступных мест Кузнецкого Алатау. Глухая тайга, непуганый зверь, самые низкие в мире ледники на высоте 1100 метров. По своей воле в "Главстан" никто не приезжал, рабочая сила больше из сосланных русских, татар, украинцев, калмыков, прибалтов... Первые два дня мы жили в помещении без окон и дверей, с полуразрушенной печкой. Но сумели согреть воды, помыли Сережку, уложили его спать на чемодан и сели рядом. Счастливые... Мы вместе".

На руднике мы прожили четыре года. Дома я практически не был: или в тайге, или в экспедиции с бумагами. Сначала работал старшим геологом, потом был назначен начальником партии. Времена были трудные. Изредка с аэродромов Ильинки и Абагура к нам в тайгу летали самолеты. Работали на "сброс", в городе еще трава, а у нас уже снег лежит. Нередко сидели без продуктов, голодали. Пол-лепешки на весь день. Правда, оказалось, что говяжьего жира завезли целую бочку. Разболтаем его в кипятке, и за работу.
В 53-м стало полегче: появились Ан-2, лошади, для переноса грузов разрешили использовать людей, эдаких шерпов-носильщиков в альпийских экспедициях. Платили им 22 копейки за килограмм груза с километра. Эти ребята не рубили просеки, не занимались промером, отбором проб, только носили. Зарабатывали хорошо. Был у нас среди них охотник Вася, так он мог за раз притащить на волокуше мешок риса, а тот был, между прочим, весом 80 кг. А однажды на спор Вася на мешке притащил еще и ящик лапши".
В 54-м Кирилловские уже вчетвером ("На рудник, - смеется Федор Васильевич, - приехали с пол-Наташкой") перебираются в Сталинск. Зинаида Арсеньевна начала работать в только что построенной больнице № 22. Федор Васильевич продолжал мотаться по экспедициям. "В 60-х геологи зажили, - улыбается он. - Вертолеты, тягачи... АТС (артиллерийский тягач средний) советского производства был быстроходен, на "борт" брал 30 тонн груза. Тайгу подминал только так".

Как-то возвращаясь уже по проторенной в тайге просеке Кирилловский, высунувшись из люка кабины, наблюдал, чтобы под гусеницы не попали камни. Это было "узкое" место мощного тягача. Двигались с хорошей скоростью. Неожиданно вершина пихты попадает не под тягач, а в переднюю часть кабины, поднимает капот, ломается, выдавливает стекло и лезет в люк. Кирилловский едва смог немного отклониться, и острие пихты ударяет его в грудь. Боль, кровотечение, а главное, почти нет возможности дышать. Утром его забрал санитарный вертолет, привезли в больницу № 22. А там Зинаида Арсеньевна как раз дежурит. Испугалась. А он ей только: "Зинуша, ничего страшного. Ветка ударила".

С диагнозом "травматический плеврит" он месяц провалялся на больничной койке.

Врачи говорили: "Несколько сантиметров ниже, и прощай жизнь". Столько времени прошло с того 67-го года, а грудь болит до сих пор.

Тогда об этом происшествии написали все крупные газеты страны. Вот как об этом рассказывает сам Федор Васильевич: "Случилось это в верховье реки Усы. Возвращались с работы. До базы осталось километра полтора. Шли вдоль реки. Зная, что эти места лавиноопасные, заставил людей рассредоточиться. Нас было семеро, я шел пятым. Все было нормально, но вдруг невдалеке послышался хлопок, видимо, проводили взрывные работы. И лавина пошла. За какие-то секунды я попытался уклониться, чтобы не упасть в бурлящие воды незамерзающей Усы. Меня повалило, в ушах зазвенело, и я потерял сознание. Когда очнулся, попытался пошевелить руками, ногами. Со всех сторон был зажат. Вся жизнь промелькнула перед глазами: детство, университет, семья... Такая интересная работа, и такая дурная смерть?! От ужаса начал кричать. А потом подумал: "Откопают меня, а у меня лицо перекошено". И начал делать красивое выражение.
Конечно, все это было за одно короткое мгновение. Ребята в это время лыжами откапывали меня. Найдя руку, начали копать еще быстрее. Но, как оказалось, немного в другом направлении: рука оказалась левой, и они, не сориентировавшись, топтались по моей голове. Наконец голова на поверхности, комок снега изо рта, жадный глоток воздуха.

Я в лыжах, валенки зажаты креплениями, сверху стеганые брюки. Ребята расстегивают ремень и с силой выдергивают меня из снежного плена. Я сверху в фуфайке, снизу - хорошо трусы на мне остались. Мороз - минус 35 градусов. Ноги белые, руки белые. Растерли меня как могли, вытащили одежду, одели, и на базу. В ту ночь я не сомкнул глаз, лавина долго не отпускала.
Тогда мы на Усе открыли месторождение ртути, понаехали журналисты, в том злополучном походе был спецкор ТАСС, фотограф Анатолий Кузярин, он запечатлел тот счастливый момент, когда моя голова оказалась на поверхности".

Пришло время, когда Кирилловский находился по тайге, наработался.

Но не привык он к оседлому образу жизни. Ему поручили обобщать работы и делать окончательные выводы по железорудным месторождениям СССР.

Еще несколько факторов, характеризующих Федора Васильевича. О том, что он прекрасно владеет словом, мы уже сказали, пишет много, в том числе и в нашу газету "Кузнецкий рабочий". Всего лишь последние три года, как не водит машину. "Запорожец" ему подарили за открытие месторождения ртути, тридцать лет он был за рулем. Машина до сих пор на ходу, сейчас "отдыхает" в гараже. Еще он пишет картины и даже... собственноручно шьет одежду. Сколько у него еще талантов?

Его главное достояние и гордость - дети, пять внуков, девять правнуков. "Ждем десятого, - радуется он, - и еще двух праправнуков". Одно печалит его, что на этом празднике не будет его любимой Зинуши, но его сердце переполняет любовь и нежность к ней. Он в мельчайших деталях помнит их первую встречу, ее белое платьице с рукавом-фонариком и первый вопрос: "Как тебя зовут?" - "Федя!"

Здоровья вам Федор Васильевич, неугасающего оптимизма, долгих плодотворных лет жизни!