«Малолетние дятлы»

«В тюрьму меня привело дикое желание ментов посадить-таки меня уже. Я занимался наркоторговлей около десяти лет, был хитер и осторожен, легавые знали про меня, но поймать с поличным не могли. А потом взяли на страшных отходах и с весом в кармане. Вес в кармане — это статья 228 ч. 2, три года общего максимум, а скорее всего условка. Но в нашем УК есть очень удобная статья. Статья 30 — незавершенное преступление. Часть первая статьи 30 — даже и не начатое, а только задуманное. Очень удобно: факта продажи нет, свидетелей нет, но есть солидный вес и показания легавых, что тот чувак обязательно хотел все это продать. Так вместо части второй и условного срока получается часть четвертая и десятка срока безусловного».

Дима (имя изменено — прим. Тайги.инфо) сидит четыре года, осталось шесть, но если по УДО — три с половиной. Он пишет мне «ВКонтакте» из колонии. Дима — «левый» активист, антифашист и профессиональный, как он говорит, преступник. «С того и жил, — подчеркивает он. — Но вот то конкретное преступление, за которое меня посадили, не совершал и даже не планировал».

Все время Дима верил, что он тот, кого никогда не поймают, а стал в итоге тем, кто попался, и когда это случилось, ничего не почувствовал. Расследование не шло, по его словам, никак: свидетелей не было, кроме понятых и оперативников, которые его брали. Прослушку телефона расшифровывал тот же опер, поясняя, что, о чем бы Дима ни говорил, всегда договаривался о сбыте или приобретении запрещенных веществ.

«Да никто особо и не старался что-то там расследовать. Все и так знали, что нашей судебной системе хватит слов оперов, ибо „у суда нет оснований не верить сотрудникам полиции“. Судья, прокурор, следователь, опера, — перечисляет Дима, — все они не видят в подсудимом человека. Только статистику, лишнюю палку, повышение, премию».

Когда дали срок, очень хотел проснуться. Не вышло.

«Сейчас уже чувствую себя нормально. У меня, пожалуй, одна из лучших работ в этом лагере. Я сыт, хожу, где хочу, у меня нормальные отношения с милицией. Только очень скучно. Чудовищно скучно. И очень сильно фрустрирует отсутствие милых дам. Все время хочется на свободу и делать то, что я хочу, а не то, что положено. Ходить в том, в чем я хочу, а не в робе. Тут я работаю, сижу в ВК, читаю книги, иногда хожу в клуб на гитаре играть, периодически заглядываю в качалку. Каждый день на другой похож».

Угрызений совести он не испытывает. Говорит, это были ох*****е [замечательные] десять лет, полные приключений, эмоций и прекрасных женщин». Походя формулирует манифест в духе Робина Гуда: «Это личный выбор каждого, вот как я считаю. Опасный выбор, но делать его за меня я не позволю никому. Я считаю, что человек может делать с самим собой все, что угодно. С теми окружающими, которые не против, а только за — тоже. Наркоторговля по старой схеме, из рук в руки — занятие благородное, ибо ты видишь, с кем имеешь дело и никогда ничего не дашь ребенку и тому, кто за себя не отвечает и трезво мыслить не может. Наркоторговля же по новой схеме, через закладки — занятие грязное и непорядочное».

По Диминым наблюдениям, заезжают по одной с ним статье абсолютные е***ны [глупые люди]. Серьезных наркоторговцев в колонии можно пересчитать по пальцам, уверен он, при этом по 228 сидит «даже не каждый второй, а абсолютное большинство».

«Продавать наркотики и не спалиться очень сложно, для этого нужно иметь интеллект, разбираться в людях, уметь общаться, налаживать связи и так далее. А тут в основном абсолютно никчемные малолетние дятлы, которые ну просто не нашли, чем еще денег заработать, кроме того, чтобы закладки раскидывать, — иронизирует Дима. — Срока у всех примерно одинаковые: сдал всех — 6,8–7, не сдал никого — 10–20. Судился в другом городе, потом сюда привезли сидеть — 3–5 по тем же статьям и тем же частям».

И естественно в колонии никто никогда не исправляется, пишет Дима. Система так устроена, объясняет он, что исправиться невозможно, как и выжить, «не став редкостной мразью»: «Варианта два: быть „красным“ (помощником администрации, делать за ментов их работу и ходить под их крышей) или быть „черным“ (встроиться в блатную систему и жить по законам этого самого криминального мира). Варианта просто жить в этих местах не предусмотрено».

На вопрос, какие планы у него на выход, он отвечает, что не строит планов: «Никогда не строил и никогда не собираюсь. Это глупая штука».

«Их лечить надо, а не сажать»

Кроме «малолетних дятлов» закладчиков — самых последних людей в иерархии наркоторговли — массово садятся на те же 7–8 лет и обычные наркопотребители, хотя употребление само по себе уголовно ненаказуемо. «У вас какое-то другое правоприменение, не как на материковой России, — говорит про это сотрудник правозащитной организации „Русь сидящая“, юрист Алексей Федяров. — Островное право, новосибирский архипелаг». Он, по просьбе родственников осужденных или ждущих приговора людей, несколько месяцев изучает новосибирские дела и удивляется жесткости приговоров.

«Одно прямо поразило своей бессердечностью. Правоохранительным органам нужно же отчитаться, что выявлено, ликвидировано, разобщено преступное сообщество, деятельность его прекращена, — объясняет Федяров. — Поэтому они берут десяток наркоманов, которые привязаны к одной точке, и всем им вменяют участие в организованном преступном сообществе. Это такой классический статистический, несуществующий синдикат, который нужно искоренить, чтобы показать, что правоохранительная система работает. В нашем деле, например, просто торчки, которые друг друга узнают в ходе расследования. Дело ушло в суд, было возвращено на доследование, и мы хотим войти туда и помочь простроить защитные позиции. Я встречался с матерью девушки-наркоманки из этого „синдиката“, которая лежит в СИЗО-1 парализованная после инсульта, ее не освобождают несмотря на то, что она не может ходить. Она тяжело больная, а ухаживает за ней еще одна „синдикатчица“ из „картеля“».

Девушку зовут Настя Пестрикова, о ходе суда по этому делу, где кроме Насти еще пятнадцать «наркоторговцев», пишет в фейсбуке координатор «Руси сидящей» по Сибири Дмитрий Петров с тегом #дело_шестнадцати. «Следует сказать, что дело уже дважды возвращалось в прокуратуру, что обычно говорит о грубых нарушениях в проведении досудебного следствия», — написал он 16 мая из Новосибирского областного суда, где начался процесс.

Его московский коллега по «Руси сидящей» Федяров никакой особенной любви к наркоманам не испытывает. Он спортсмен, не пьет и не курит, и на замечания, что, например, марихуану можно было бы и легализовать, строго осаживает. Но свое дело делает.

«Это не моя профессиональная задача — давать этические оценки. Я вижу, что есть человек, которого привлекают за совершение особо тяжкого преступления, которое он не совершал, и понимаю, на какие страдания он будет несправедливо обречен, — заявляет юрист. — Эти люди — больные. Я неоднократно видел, как они уходят из жизни из-за обстоятельств или собственной слабости. Но я так же видел, как люди бросают, уходят в ремиссию и возвращаются в жизнь из тяжелых стадий наркотической зависимости. Их лечить надо, а не сажать за липовые синдикаты».

Как ни парадоксально, но Федяров выполняет практически работу прокуратуры (даром, что сам бывший прокурор): «Прокуратура — это орган, следящий за соблюдением законов. И мы просим делать все по закону. Если это наркоман, который взял для себя, зачем вы укатываете на 10–12 лет за сбыт? Кем он выйдет? Человеком, который никогда не найдет себе места».

Структура сидельцев в российских тюрьмах стала меняться с появлением синтетических наркотиков и изменением системы дистрибуции веществ, утверждают правозащитники. По словам новосибирца Петрова, отсидевшего в СИЗО три года, в употребление и торговлю стали активно вовлекаться новые слои населения, часто вполне благополучного.

«Статистика потребления пива и алкоголя за последние годы падает, но не потому, что народ переключился на ЗОЖ и спорт, а потому что стал больше химии курить. Цены сопоставимы. Можно на тысячу взять пива или дозу, — объясняет Петров. — Человек в два-три клика заказывает это или устраивается на работу. Средняя зарплата в регионе — 15–20 тыс. рублей, не такая, чтоб на нее можно было прожить. Молодому человеку без образования и внушительного резюме сложно легально заработать больше этих 20 тысяч. Закладчиком же можно зарабатывать на порядок больше денег, причем не сильно утруждаясь — это я по мотивам своих бесед с молодежью говорю».

Правда, жизнь закладчика на свободе исчисляется месяцами, иногда — неделями, но сама по себе возможность заработать 200–300 тыс. рублей в месяц за 2–3 часа работы в день — большой соблазн. А когда они получают свои «десятки» срока, говорят: «Если б я знал…»

«Если крадуны зашли и вышли, то эти основательно заезжают. И большая часть „барыг“, по своему социальному классу далеки от уголовного мира: студенты, хипстеры, которые слушают хорошую музыку и читают правильные книжки, — констатирует Петров. — Опера берут человека с половиной грамма, покурить на раз, и говорят: „Ты хотел продать, не отпирайся“. Конечно, не будем лукавить, многие попадаются на реальных криминальных моментах, но качество расследования этих дел крайне низкое».

А за десять лет, кем бы ты ни был на свободе, принимаешь систему ценностей, свойственную этому миру, как свою, выстраиваешь социальные связи в криминальном мире. Учитывая, что массовые посадки по 228, по данным Петрова, начались в 2012-м, так же массово выходить озлобленные и мало что видевшие в жизни, кроме колонии, молодые люди начнут к 2020 году. И предсказать, какими будут социальные последствия, он не берется, но заранее, мягко говоря, обеспокоен.

«Наше государство как бы и борется с наркотиками, но когда я разговариваю с причастными людьми и прошу рассказать, какова степень распространения наркотиков, они отвечают: каждый подъезд, каждый двор и не по одной закладке, — пересказывает правозащитник. — Города превратились в гигантский супермаркет наркотиков».

«Подписал все, лишь бы не били»

Катя (имя изменено — прим. Тайги.инфо) — психолог, ведет частные консультации для детей и взрослых, бизнес-тренинги, занимается телесно-ориентированной терапией. Кроме того, она еще и волонтер-психолог в реабилитационном центре для наркозависимых. Одного из ее подопечных в ребцентре, назовем его Сашей, обвинили в покушении на сбыт.

«Понимаете, он был наркозависимый, но начал вставать на путь исправления, нашел работу, снял квартиру, стал ходить в реабилитационный центр, а я там работаю на добровольных началах психологом, так и познакомились. И вот он только встал на ноги, как его оклеветал барыга, — говорит психолог. — Он год в СИЗО, обвиняется в покушении на сбыт наркотических средств, хотя при нем ничего не было найдено, ничего не изъято, только у его „подельника“. Подельник сейчас говорит, что у него ничего этого не было, все подкинули».

Явку с повинной из Саши выбили опера, утверждает Катя: сначала пугали побоями, а потом тем, что подбросят ему наркотики прямо в квартиру. «Звонок адвокату тоже не дали сделать, чтобы он понял, как себя вести, — вспоминает психолог. — Человек находился в состоянии полного аффекта и говорил, что подписал все, лишь бы не били».

Свидетелями, как водится, проходят опера, дело кочевало из одного районного суда в другой, по пути из него потерялась справка о том, что Саша был принят на дневной стационар ребцентра. «Дело полностью сфабриковано, — утверждает Катя. — Доказательством его причастности являются только слова как бы подельника и явка с повинной, которая выбита. Я, конечно, очень надеюсь, что все разрешится в хорошую сторону, но ведь он уже сидит год. Год! Психика у него в ужасном состоянии».

Помимо претензий к следствию у Кати есть вопросы и к качеству медпомощи в изоляторе: у Саши выявили ВИЧ, но анализа на вирусную нагрузку за год так и не сделали, не говоря уже о назначении терапии.

«Я надеюсь, что суд будет смотреть не на явку с повинной, а на явные фактические доказательства, которых нет. Вместо того, чтобы лечить людей, которые пытаются выздоравливать, их садят, — досадует психолог. — Я после этого понимаю, что ни один человек в России не застрахован ни от чего. Тебя могут оклеветать за погоны и премии, а у людей судьбы ломаются. И так пол-России».

«Хотел легких денег — вот тебе девятка»

Паша — тоже антифашист. Употреблял не жестко, не систематически и, что называется, «топит за лигалайз».

«Что такое наркотик? Психоактивное вещество, либо разрешенное, либо нет. Шоколад разрешенное, алкоголь и сигареты тоже. А марихуана и кокаин запрещены. Из-за этого их цена возрастает, но количество желающих попробовать еще раз не падает. Это сверхприбыли, которые идут мимо налоговой, мимо бюджета. Почему вообще нельзя продавать это все официально? В аптеках, например. Перед первым употреблением подробно ознакомить с последствиями привыкания. Установить возрастной ценз. И препарат будет чистый, отпадет необходимость мешать с „левыми“ примесями. Дополнительная статья доходов в бюджет. Если кто-то скажет, что все сколются, так, простите, вы уже опоздали лет на 50. Еще Высоцкий сидел на препаратах. А при легальном употреблении можно и профилактику СПИДа проводить эффективнее — шприц стоит копейки, наркотик легальный тоже не заоблачные цены».

До звонка Паше еще 6,5 лет, сидит 2,5 года за «сбыт наркотиков в крупном размере группой лиц» — попросту говоря, поработал закладчиком: «Если бы я УК открыл хоть раз и посмотрел, сколько за это грозит, вряд ли согласился на это. А так, раз хотел быстрых и легких денег — вот тебе девятка, посиди, подумай. Все закономерно. И заслуги перед обществом побоку».

С картиной, которую описывают правозащитники, вполне согласен: «Девять лет за стакан манаги — запросто». На централе Паша встречал деда, скосившего дикую коноплю, за которую ему грозил штраф. Дед свалил коноплю в прицеп и повез на свалку, по пути его остановили сотрудники ГИБДД. Дальше обвинение в намерении ее сбыть — и 228.1. Из тех, кто причастен к сбыту, садят в основном мелочь, делится наблюдениями собеседник Тайги.инфо: закладчиков, иногда операторов, а верхушка остается в тени.

«Есть мысли, что частью этой верхушки являются сами ФСКНщики. По бумагам провели, что изъятый наркотик уничтожен, эксперту — взятку на лапу, а товар — в оборот, — расписывает он. — Тем более как объяснить, что закладчик работает неделю, а его уже прихватывают. Кто-то „сливает“. И если даже только предположить, что это сами легавые распространяют, то какая идеальная картина: и бабло рекой, и, если надо раскрываемость преступлений повысить, найти пару–тройку человек, которым очень нужны деньги (не важно, долги у них или просто хочется немного хорошей жизни) — не проблема, особенно когда с экономикой в стране такая хрень».

Паша заработал 320 тыс. рублей за 3,5 месяца. Из них 150 ушло на ремонт квартиры, остальное — на благотворительность («пара приличных переводов на операции незнакомым людям»), еду и одежду. Когда Пашу приняли, в кармане у него было 500 рублей и чуть больше сотни — на карте.

«За полгода, пока шло следствие, меня три раза вывозили из СИЗО: подписать ознакомление с экспертизой и потом еще раз, когда им либо продлять санкции надо было еще на полгода (нужно же объяснить начальству что они эти полгода делали), либо дело передавать дальше на утверждение. Вот тогда снова в ФСКН привезли и говорят: либо подписываешь сейчас бумаги об ознакомлении с делом (без этого в прокуратуру его не отправить), что нет претензий по ходу следствия, а за это у тебя будет только один эпизод. Либо знакомься сколько хочешь, но эпизодов мы добавим. Я выбрал первое. Адвокат государственный, кстати, тоже мразь безразличная: „на все соглашайся, все подписывай“. Судья не приняла во внимание ни одного смягчающего обстоятельства. Отягчающих не установлено. Чистосердечное признание и активное сотрудничество со следствием. Итогом срок 9 лет».

Первое время в СИЗО Паша был в лютом отчаянии, время замедлилось, он писал кучу писем, вел дневник. В лагере полгода приходил в себя — до подсидки вообще с криминальным миром не пересекался. «Пока местные законы узнал и понял, пока научился ими пользоваться. Потом вжился и стало скучно, записался в школу. Потом и этого стало мало, решил идти на промзону работать. Если научусь здесь чему-то новому, ручному труду, возможно пойду по этой стезе, когда выйду. А так либо промышленным альпинизмом, либо видеосъемкой снова попробую на хлеб заработать», —говорит Паша.

Раньше ему хотелось много путешествовать. Хочется и теперь, и друзья шлют ему на зону открытки со всех концов света, пишут отчеты о поездках, присылают распечатанные фотографии.

«Я до того, как закрыли, все надеялся накопить немного денег и вольным путешественником съездить в Африку. А в случае удачного почина и кругосветку устроить, — мечтательно пишет Паша. — И сейчас вот думаю, что-то сдерживало, неуверенность какая-то. И вот мои 9 лет. Это три неторопливых автостопных кругосветки! Деньги я бы заработал по ходу дела. Но… Мы имеем что имеем».

«Задачи избавить общество от наркотиков нет — только план по посадкам»

Статьи 228 и 228.1 Уголовного кодекса не зря называют народными, считает журналист Мария Эйсмонт: «Более 110 000 человек, по данным судебного департамента при Верховном суде, ежегодно осуждаются за преступления, связанные с наркотиками. По данным доклада Совета Европы, в России на 100 000 жителей самый высокий для Европы показатель заключенных за наркопреступления».

Иначе, чем репрессивной, наркополитику в России не назовешь, но наркотиков и наркотрафика меньше не становится, говорит Наталья Филимонова — активистка сообщества людей, чьи дети и близкие сидят по 228. Свое настоящее имя она не раскрывает, пока идет суд над сыном.

«У нас отсутствует эффективный критерий борьбы с этим злом, он подменен количеством посадок. Проблема не решается, но это никому не важно, важен же процесс. План по посадкам у правоохранителей есть, а задачи избавить общество от наркотиков нет. И все те, кто стоят у руля бизнеса, свои деньги зарабатывают, — уверена она. — А человеческие судьбы ломаются: у кого-то отцы умирают из-за стресса, бабушки с дедушками не доживают до приговора, мамы с заболеваниями на последних стадиях точно знают, что больше никогда не увидят ребенка. Эти приговоры — 7 лет за 0,14 гр. амфетамина — не что иное, как смертная казнь, которая применяется по отношению к обвиняемому и его семье».

Вопросы к государству у нее ровно те же, что у правозащитников Петрова и Федярова: чего понаберутся в тюрьме молодые люди, вроде Паши, или наркоманы, вроде Саши, после десяти лет отсидки, за которые в живых не осталось ни отца, ни матери?

«Чтобы изменить ситуацию, нужно менять подход к назначению наказания, — объясняет Наталья. — Понятно, что статья нужна, что общественная опасность колоссальная, но надо оценивать личность человека и тяжесть совершенного преступления. Лоббирование интересов наркомафии идет нехило, бороться с этим очень сложно. Но не может же быть так, чтобы совершенно никто не был заинтересован не закрывать на это глаза?»

Текст: Маргарита Логинова

Рисунки: Саша Соловьева