Допрос Александра Щукина. Часть II

13 июля Щукин, по его словам, вернулся в офис после собрания на «Разрезе Инской». К нему зашел Геннадий Вернигор и сказал, что Цыганков на шахте не хозяин и 51% акций ему не принадлежит. До этого момента Щукин считал собственником шахты Цыганкова. Щукин поручил Вернигору найти Андрея Гайдина и позвать его, чтобы разобраться, кто настоящий собственник. Телефона Гайдина у Вернигора не было, и Щукин поручил секретарю найти его номер. Приехать 13 июля Гайдин не смог, он приехал 14 июля.

51% акций — мало, чтобы работать

«Согласно обвинительному заключению, после того, как вы, якобы, обязались обеспечить оформление сделки с Цыганковым, а Калинкин и Иванов якобы обязались перед вами каждый свое, и эти обязательства вы дали друг другу еще до 8 июля 2016 года, — вернулся к юридической составляющей защитник Пендюрин. —  Потому что в обвинительном заключении указано, что после взаимных обещаний в период с 8 по 11 июля 2016 года в здании СУ по Кемеровской области, Калинкин, действуя согласно разработанному совместно с Ивановым с вашего ведома плану и в соответствии с отведенной ему, Калинкину, ролью, вступил в сговор с Крюковым и Шевелевым на совместное с вами, Ивановым, Данильченко, Троицкой и другими сотрудниками администрации Кемеровской области вымогательство у Цыганкова акций АО «Разрез «Инской» в вашу пользу с применением к Цыганкову насилия в виде задержания Цыганкова в порядке ст. 91 УПК РФ, а также с угрозой применения к Цыганкову насилия в виде избрания ему меры пресечения — заключение под стражу. Что вы можете сказать относительно данной части обвинения?»

«До 8 июля я ни с кем не встречался и про шахту „Инскую“ ни с кем не разговаривал, — отрицает Щукин, — и никакие планы не строил, потому что я не начальник штаба — не могу планы рисовать. Мы с Ивановым встречались 1−2 июля, но мы не разговаривали с ним про шахту. Мы все разговаривали про деньги, им деньги все надо было, и они все меня вызывали и говорили: „Деньги давай, давай!“. А я им говорил: „Нет денег и не будет“. Ваша честь, они всегда деньги просили, но не на шахту „Инскую“. Только 8 июля, когда сказали, что на шахте забастовка, он [Иванов] конкретно начал просить».

Щукин считает, что Иванов и Калинкин делали все, чтобы стабилизировать ситуацию на «Разрезе Инском», чтобы шахта работала и «все было нормально», для этого их туда и послал Тулеев, ничего захватывать там они не хотели. Тулеев, по мнению Щукина, вполне мог дать поручение и Калинкину, и прокуратуре, чтобы на шахте все было сделано «как положено».

Передача акций «Разреза Инского» была необходима, чтобы на шахту могли зайти специалисты Щукина. «51% акций мало, чтобы работать, надо еще 49%, — считает подсудимый, — 12 июля сделали доверенность на дарение, а по ней никак не поработаешь. Я же послал Вернигора акции оформлять, надо было оформлять договор. По договору можно работать. А куда эту доверенность понесешь и покажешь? В налоговой инспекции скажут: „Уходите!“».

Если Цыганков не согласился бы передать свои акции, для Щукина это было хорошо, потому что можно было отказаться от управления шахтой, и не вкладывать туда деньги, а если Цыганков соглашался, то «надо было бы засучить рукава и идти работать, долги гасить».

13 июля Щукин отправил на «Разрез Инской» четырех своих специалистов, в том числе Максима Сидорова и Сергея Гусакова, чтобы они обследовали шахту и предложили план действий.

Детали обвинения и напуганный Цыганков

Защита продолжила цитировать обвинительное заключение, в котором многократно повторяются в разных вариациях абзацы о сговоре, плане, распределении преступных ролей, вымогательстве 2,8 млрд рублей и угрозе применения насилия к Цыганкову. Щукин последовательно отрицал все формулировки обвинения, свою вину в наличии сговора между собой и кем-то еще.

Об указаниях Калинкина внутри СК Щукин ничего не знал и указаниями этими не интересовался: «Я в следственном комитете не работаю, я не знаю какие он дает указания, он же генерал. Я-то причем? Как я могу на это влиять? Я уголь добывал, а не около следственного комитета сидел, слушал, что они там говорят». Не интересовали Щукина и не были ему известны ни действия незнакомых ему следователей Крюкова, Рыбалкиной и Шевелева, ни заявление Кутенева, ни подробности возбуждения уголовных дел, ни детали конвоирования Цыганкова. Между тем, перечисление всех этих моментов входит в предъявленное Щукину обвинение, а то, что Щукин якобы был подробно осведомлен обо всех нюансах работы следователей, считается установленным фактом и вменяется ему в вину.

«Нет, я не знал это все, откуда я мог знать это все? А кто Рыбалкина такая? Следователь?» — удивлялся подсудимый после каждого зачитанного абзаца обвинения.

«В обвинении написано, что Калинкин действовал из корыстных побуждений, вы с этим согласны? С вашей точки зрения, действия Калинкина, как описано в обвинительном заключении, о том, что он, именно реализуя совместный с вами умысел на вымогательство, давал незаконные указания Крюкову и Шевелеву на возбуждение, на задержание, незаконно обеспечивал встречу Цыганкова с Ивановым, Данильченко, Троицкой — как вы к этому относитесь? Законно действовал Калинкин или нет? Свое отношение выскажите», — попросила адвокат Елена Юлова.

«Нет, я думаю нет, не было у него корысти, — не согласился с обвинением Щукин. —  Я не знаю, не могу его действия обсуждать, я же не юрист. А какую Калинкин мог иметь корысть, если оценивают акции в рубль и все раздолбанное имущество в два восемьсот [млрд рублей]? Ну какая корысть у Калинкина? Никакой!»

О том, что Цыганков будет арестован, если не передаст Щукину акции никаких разговоров ни с кем не было, ни о каком насилии в отношении юриста речь не шла ни в каком виде. «Я вообще не понимаю „насилие“, это когда в тюрьму посадят или били его там? — говорит Щукин. — В зале суда я слышал, что никто ему не угрожал и никто его не принуждал. Никаких угроз и насилия для него там не было».

«Вы с Цыганковым встретились 13 июля, какое впечатление он производил?» — поинтересовалась адвокат.

«Я с Цыганковым встретился минут на 7−10, — рассказал подсудимый. — Он со всеми разговаривал, с Вернигором разговаривал. Я зашел, спросил: „Как дела?“, он говорит: „Нормально“. У него хорошее было настроение. Он со всеми разговаривал, шутил, пил кофе, ел шоколад, который ему там предлагали».

«Цыганков производил впечатление перепуганного человека, который с трудом спасся накануне?» — уточнила Юлова.

«Нет. А от кого он спасался? — удивился Щукин. —  Он на очных ставках и с Ивановым, и с Вернигором говорил, что все хорошо. Здесь же все свидетели говорили, и он говорил, что все было хорошо, никто не угрожал, а потом раз и все переиначил, и сказал, что ему угрожали. Он говорит, что перед тем, как к нам прийти [в офис Щукина 13 июля 2016], оставил машину где-то в Сарбале — 40 км от Новокузнецка. Пешком к нам пришел, боялся за свою жизнь! А он заехал к нам на стоянку, машину поставил, поднялся к нам на девятый этаж, там он сидел, пил кофе, ел шоколад. Я с ним поговорил, потом я уехал в Кемерово. Все было нормально».

«Деньги дали, а статья от 7 лет и выше»

По ходатайству защиты в суде огласили расшифровку телефонного разговора, состоявшегося 12 июля 2016 года в 13:19 между Ивановым и Щукиным. В разговоре Щукин дважды спрашивает Иванова, хочет ли Цыганков передать ему свои акции и дважды получает положительный ответ.

На вопрос защитника, понимал ли Щукин, передает Цыганков ему акции добровольно или под угрозой насилия, Щукин пояснил: «Я не думал, что на него кто-то давил, потому что из разговоров понятно, что у него денег не было. Он акции отдал и думает, что будут зарплату платить, будет все хорошо на шахте. Он может и рад этому был, Цыганков, что такой груз с его плеч упал. Шахтой же надо управлять. И, как говорил Калинкин, деньги надо платить каждый месяц, СК же не набегается. Я не знаю, вот почему за это все, говорят: „От 7 лет“! Статья — „от 7 и выше“. Деньги дали, а статья „от 7 и выше“. Я не понимаю, кто там кому причинил ущерб. Никакого ущерба не причинили. Если бы под принуждением, но он же адвокат. Я Иванова сколько раз спрашивал: „Он согласен?“, Иванов: „Да, согласен“. Но я понимаю, если Юлова адвокат, она же знает, что она делает: переписывает акции или не переписывает. Что его за горло взяли и сказали: „Перепиши акции“? Никто его не брал, я так понимаю».

Вернигор — человек покладистый, он свою работу делал

Когда Щукин отправлял в Кемерово Вернигора, о том, что Цыганков задержан, Щукин Вернигору не говорил. «Я ему сказал: „Езжай, разберись, Геннадий Иванович! Поедешь и посмотришь, все там законно или нет, и сделаешь вывод“, — пояснил Щукин суду. — Вернигор сам юрист, и я еще Крюкова дал, который по ценным бумагам был. Я ему [Вернигору] не говорил, что он [Цыганков] там арестован».

Адвокат Юлова обратила внимание суда, что в обвинении сказано, что Щукин «сообщил Вернигору, что задержанный Цыганков готов передать акции, потому что на него оказали давление». Щукин это отрицал, отрицал это и Вернигор, который накануне полностью признал свою вину в судебном заседании. «Я даже это не слышал, — заявил Вернигор. — Конечно нет, такого же не было. Он [Щукин] мне сказал: „Там какой-то акционер хочет какого-то акционерного общества продать акции, надо ехать, оказать какую-то юридическую помощь“. Вот и все».

Никакой цели вымогательства акций Щукин перед Вернигором не ставил, ставил цель «разобраться на месте». Щукин распорядился, чтобы Вернигор взял с собой Крюкова и Исайкина. Вернигор распоряжения Щукина выполнял беспрекословно. «У нас не принято задавать вопросы. Есть задание — выполняй», — подтвердил юрист.

«Как я мог предложить Вернигору сговор, когда он мой работник? — удивился Щукин очередной формулировке обвинения. — Я ему сказал езжай, он поехал. Какой я сговор мог с ним сделать? Вернигору я ничего не предлагал, не предлагал ни с кем вступать в сговор».

Вернигор слова Щукина суду подтвердил, и сказал, что в этой части обвинение также не признает.

«А раньше все признал», — проронил Щукин.

После цитирования защитой Щукина других формулировок обвинительного заключения Вернигор оказался не согласен и с ними: ни в части оформления передачи акций под принуждением, ни в части совершения противоречащих закону действий.

Щукин пояснил суду, что 12 июля 2016 года Вернигор не был лично знаком с Ивановым, Данильченко, Троицкой, Шевелевым и Крюковым, мог только встречаться на корпоративах с Калинкиным, потому что работал на Щукина 30 лет. Поездка в Кемерово на встречу с Цыганковым была для Вернигора всего лишь исполнением должностных обязанностей замдиректора по юридическим вопросам, а никак не участием в преступном сговоре. Щукин дал Иванову номер телефона Вернигора 12 июля.

«Я ему [Вернигору] говорю: „Езжай!“. Никакого сговора у нас не было с ним. Я его туда послал — он туда и поехал. И в какой он сговор там вступил? С кем?», — высказался Щукин.

Про указание Иванова Троицкой найти нотариуса Щукин не знал. Вернигор Щукина в курсе своих действий в СУ СКР не держал. Из Кемерова Вернигор вернулся поздно, поэтому Щукин решил с ним встретиться, и послушать доклад утром 13 июля.

Про доверенность, которую Цыганков подписал 12 июля Иванов рассказал Щукину вечером этого дня по телефону. «Иванов сказал, что выписали доверенность, а какую, я не знал, — пояснил Щукин. — Я Иванову сказал: «А как по доверенности работать? Надо же писать договор, смотреть устав». Он говорит: «Все хорошо, все законно, потому что Калинкин курирует, он все это знает и все будет хорошо».

О событиях в СУ СКР Щукин знает со слов Вернигора и из показаний свидетелей в суде. «Все конвойные говорят, никто там никому ничего не угрожал — обратил внимание суда на показания свидетелей Щукин. — Свидетели рассказывали, что когда его [Цыганкова] привезли туда, он увидел Вернигора, заулыбался и сказал: „Я знаю тебя, Геннадий Иванович“. Они раньше где-то встречались с Геннадием Ивановичем, и никто там ему не угрожал».

Корыстной цели для Вернигора Щукин придумать не смог: «Я не знаю какая у него корыстная цель была. Какое продвижение по службе я бы ему дал? Я бы себя снял, его за себя поставил, а сам его место занял? Вознаграждения я никому не предлагал, у Вернигора зарплата была очень хорошая».

«Дополнительную премию за его поездку в Кемерово и оформление принудительной передачи акций вам?» — уточнила защитник.

«Если всем раздавать за работу еще и премии, то тогда фирма в тартарары попадет, — поделился управленческим опытом Щукин. — Геннадий Иванович, можно я про него скажу, человек покладистый, всего боится и никогда бы этого не сделал, чтобы пришел и „попер“ на Цыганкова, нет, он не такой человек».

«Ему никто и не вменяет, что он „попер“», — заметил судья.

«Как же, у нас в обвинительном заключении написано, что Вернигор потребовал и угрожал», — не согласилась адвокат Юлова.

«Все, что написано в обвинении, я узнал в суде»

Про нотариуса Вернову, про паспорт Цыганкова в сейфе Шевелева, про электронную почту следователя Крюкова и обстоятельства оформления доверенностей Щукин до следствия ничего не знал, так же как и о «корыстных побуждениях» Вернигора. «Я Вернигору не говорил ни про какой план, сговор. Я сам-то не знал ничего ни про план, ни про сговор», — утверждает Щукин.

«Можно ли считать то, что Вернигор оплатил 4 000 рублей нотариусу, совершением им преступного действия в рамках каких-то ваших договоренностей, сговора, планов, вовлечение его в преступный сговор?» — уточнила защита.

«Сговора никакого нет. 4000 рублей он заплатил, ну и что тут такого — 4000 рублей? — удивился Щукин. — Я ему не говорил платить 4000 рублей. Надо проверить, счет он какой потом прислал. Я ему всегда все возвращал. Я ничего не знал, мне сказал Иванов, что доверенность выписана и все. И я Вернигору сказал, что я встретиться с тобой сегодня не могу, а встречусь с тобой завтра, все. И больше мне ничего известно не было, ни про Троицкую, кого она привезла и увезла. Сейчас-то я понимаю, что они там были, но меня-то там не было. Мне стало известно все, когда свидетелей всех начали допрашивать в суде».

«Филиппыч, захвата нет, все администрация решает!»

Итак, вечером 12 июля 2016 года в 19:46 Щукину позвонил Алексей Иванов и рассказал, что Цыганков выдал некую общую доверенность, по которой можно начинать работать.

«Меня как-то это удивило, я первый раз удивился, как по доверенности можно работать, — вспоминает Щукин. — Руководить шахтой, наводить порядок на шахте по доверенности. Я сказал Иванову, что так нельзя, надо, чтобы был устав предприятия, надо зарегистрироваться в налоговой инспекции, чтобы все хозяева дали разрешения. Я сказал ему: «Алексей Владимирович, ну это же захват!» Он говорит — он меня убил: «Филиппыч! Захвата нет! Все администрация решает, все порешает, все будет хорошо. Мы же юристы, мы все контролируем. Ну вот и наконтролировали. Ну, они же все юристы, это же милиционеры все, они же маленько что-то учили там, знают, или там Троицкая, она у них юрист».

Щукин успокоился и пообещал Иванову начать наводить порядок на «Разрезе Инском». Какую доверенность оформил Цыганков, Щукин на тот момент до конца не понимал и о подробностях того, что происходила в СУ СКР Иванова не спрашивал, рассчитывая все обсудить 13 июля с Вернигором.

Щукин добавил, что 12 июля к нему в офис приходил Гайдин и просил срочно дать денег на шахту «Разрез Инской», чтобы выплатить зарплату. «А я ему сказал, что там в области все решают, — вспомнил Щукин, — и не стал ему деньги давать. Гайдин рассказывал, что идет обыск у них в офисе, что-то у них искали, я не придавал значения, что у них искали, они же, там, парни такие».

Доверенность на дарение, которую Цыганков выписал на имя Сергея Исайкина, не давала права владения шахтой. Нужно было ехать к регистратору и все переоформлять, только тогда Щукин стал бы акционером.

«Если бы акции ко мне перешли, если бы я их переоформил, тогда бы я был там акционером, — объясняет предприниматель, — а я же не стал их акции оформлять, потому что, когда начали разговаривать 13 июля, то сказали, что акции не его [Цыганкова]. Одной доверенности было недостаточно. Когда я работал, у меня было 50 предприятий и каждое предприятие в собственность оформляли. Допустим, купил чего-то, даже лесопилку, надо оформить передаточное распоряжение. Надо же прийти к регистратору, там подписать, они все оформят, сделают все по порядку, и тогда ты будешь акционер. А так — доверенность принесли, а что эта доверенность дает? Никто ничего не знал. Я ее еще не видел. А мне сразу Иванов сказал: „Давай, вперед, завтра команду, там приедет Данильченко, вперед и давайте будем завтра работать“. С ним поговорили, а мне стало непонятно: а почему будем, по какой доверенности управлять и как туда команду брать? На каком основании? Потом мы команду пригнали, а потом нас выгнали оттуда».

Фабула обвинения: какой урон?

«Александр Филиппович, к тому, чтобы разобраться, в чем вы себя признаете виновным и в чем не признаете, — защитник Юлова зачитала фабулу гособвинения, — признаете ли вы себя виновным в том, что при обстоятельствах, которые мы разбирали здесь, вы действовали умышленно в составе группы лиц по предварительному сговору совместно и согласованно с Калинкиным, Крюковым, Шевелевым, Ивановым, Данильченко, Троицкой и Вернигором, из корыстной заинтересованности, выразившейся в намерении добиться принудительного отчуждения Цыганковым принадлежащих ему 513 акций АО „Разрез Инской“ как чужого имущества общей номинальной стоимостью 256 500 рублей, а также права на имущество АО „Разрез Инской“ балансовой стоимостью 2 788 618 490,94 рублей по состоянию на 12 июля 2016, то есть в особо крупном размере? Это фабула обвинения и давайте с ней разберемся. Признаете вы себя виновным в том, что при указанных обстоятельствах действовали умышленно, ваш умысел был направлен на завладение, причем принудительное завладение, акциями, принадлежащими Цыганкову и, якобы, принадлежащему ему праву на имущество? Был ли ваш умысел на это направлен?»

«Нет, я же только знал Калинкина и Иванова, больше никого не знал, — повторил Щукин. — Нет, я не хотел завладеть акциями. Я всегда спрашивал: „А правильно он делает? А он согласен?“. Мне сказали: „Да, согласен“. Все».

«Александр Филиппович, мы прослушивали в судебном заседании ваши телефонные разговоры с 8 по 12 июля с Тулеевым, Калинкиным, — продолжила Юлова, — В них вы относительно «Разреза Инского» высказывали различные свои пожелания, которые выражались словами, дословно: «кто заказывает, тот танцует музыку», «присуропить мне шахту «Инскую»», «Щукин деньги дает на «Инскую» шахту, его туда пошлете и надо «Инскую» (неприличное слово), и до свидания». Все эти фразы относительно «Разреза Инского» в период с 8 по 12 июля какой носили характер? Что вы имели в виду, когда это говорили?»

«Я в шуточной манере говорил, — пояснил Щукин. — Я и здесь говорил, что я даю деньги, и шахта „Инская“, и Ростехнадзор до свидания. Я говорил это в шуточной манере. Я вот слова изучаю по словарю Даля — „ерничал“, „шутил“ — я со всеми так разговариваю, всегда. Шахта для меня интереса не представляла. Когда стало известно [11 июля 2016 года], сколько шахта должна, я к ней вообще потерял интерес. Да, я деньги туда отдал и думал, если шахту возьму в управление, то я свои деньги может, и отобью, но я еще тогда с 8 по 12 июля не знал, что вот это так образуется. Я себя виновным ни в чем там не признаю. Я ни на что там не претендовал. А 100 млн рублей я дал и думал, как их вернуть, а если бы я в управление вошел, я бы с хозяевами заключил договор и управлял, и эти деньги бы отбил. Вот и все».

«Правильно я вас поняла, что ваш умысел был направлен на управление шахтой?» — уточнила Юлова.

«Я всегда с самого начала говорил: „Надо поуправлять“, а в собственность брать я не соглашался сперва, — согласился Щукин. — Потому что мне собственность их не была нужна, потому что там на шахте долгов было много. Корыстной цели у меня не было, все же было спонтанно сделано. Какая группа лиц, если, я еще раз повторяю, я их не знал, а мне тут нарисовали, что я хотел от семи лет себе тут что-то захватить. А что захватить, я и сейчас не знаю! Морального ущерба я там не принес. Все имущество там не заберешь, оно не нужно, его можно на металлолом сдать, но столько денег не получишь. Потом еще Цыганков с меня 10 млн хочет взять, зачем, я не понимаю. И какой я там нанес шахте урон? Какой? Кто может сказать? Что я там забрал? Акции? Имущество? Уголь? Там ничего не было. Как там что заберешь? Это все надо было через собрание акционеров все проводить, через коллектив. И все. Я там себя виновным не считаю».

Щукин повторил, что не признает вину ни в сговоре, ни в несуществующем плане Калинкина, и в корысти, ни в принуждении Цыганкова. Предприниматель посчитал неверной и необоснованно завышенной указанную в обвинении стоимость имущества «Разреза Инского».

«Я признаю себя частично виновным, что Аман Гумирович мне сказал: „Давай акции купим, купи акции“, — вот в этом я признаю свою вину, больше ни в чем, — объяснил подсудимый. — Он сперва говорил в управление взять, а потом — выкупить. Вот в этом я себя виновным признаю, что я согласился выкупить. Признаю вину, что соблазнился, что перепишет на меня акции, и все. А что имущество на 2,8 млрд — я не признаю себя виновным. Как я имущество мог забрать? Шахту же оценивают полностью: выработки, крепление стоит, металл стоит, дерево стоит, рештаки лежат, ленты стоят, вентиляторы стоят. Как я на него могу претендовать? Как я могу его забрать, имущество? Зачем оно мне надо? Это все железо принадлежит обществу».

Защита Щукина зачитала еще один фрагмент обвинения: «Вы осознавали преступный характер своих действий, предвидели наступление тяжких общественно-опасных последствий в виде посягательства на отношения собственности путем незаконного получения чужого имущества и права на имущество с причинением имущественного ущерба в особо крупном размере, а также в виде существенного нарушения прав и законных интересов Цыганкова, гарантированных общепризнанными принципами и нормами международного права и Конституцией РФ, а именно: права на уважение чести и достоинства личности, права на личную неприкосновенность, права на охрану со стороны государства от преступлений и злоупотреблений властью, гарантированных статьей 5 Европейской Конвенции от 04 ноября 1950 года „О защите прав человека и основных свобод“, частью 1 статьи 9 и статьей 10 Международного пакта от 16 декабря 1966 „О гражданских и политических правах“; права на достоинство личности, гарантированного статьей 21 Конституции РФ, права на свободу и личную неприкосновенность, гарантированного статьей 22 Конституции РФ, права на частную собственность, гарантированного статьей 35 Конституции РФ, и желали этого? То есть вы осознавали, что своими действиями вы нарушали такое количество нормативных актов?»

«Я не осознавал, как там написано „неприкосновенность“, — ответил подсудимый. — Что я к нему прикасался, что ли? Пришел и стал прикасаться к Цыганкову, да? Я к нему не прикасался. И не прикасался к имуществу никакому. Я себя здесь виновным не считаю. Что я Цыганкову сделал? Ничего. В чем я его права нарушил? Как я могу покушаться на его свободу, я же не суд. Я не могу ему сказать: „Вот ты плохой, иди сиди!“ Нет. Я ему ничего не говорил, я его видел всего 10 минут, а он пишет, что я на него как-то посмотрел плохо. А я не знаю, как я посмотрел плохо. Завтра любой же здесь из зала встанет и скажет: „Что ты на меня плохо смотришь?“ А как смотреть?».

13 июля: встреча с Цыганковым

В среду 13 июля Щукин пришел в офис как обычно, в 6:00 утра. Трижды в неделю по понедельникам, средам и пятницам он проводил планерки по шахтам и по всем предприятиям по селектору, начиная с 7:30 утра. По вторникам, четвергам и субботам планерки проходили очно. 13 июля Щукин провел все совещания, потом кто-то сказал, что Цыганков в офисе «ЗапСибУгля», в кабинете Вернигора, который находился через 3 кабинета от Щукинского.

«Я зашел к Цыганкову, поздоровался, сказал: „Здравствуйте, Антон Михайлович!“, — описывает встречу Щукин. — Он сказал: „Здравствуйте!“. Они сидели, разговаривали, Цыганков пил кофе, Вернигор тоже сидел, кофе пил. Там был еще Крюков, или еще кто-то, я уже забыл, кто был. Вернигор мне сказал, что они доверенность составили не так и будут ее переделывать. Я говорю: „Вы смотрите все по закону делайте, как положено“. Потом спрашиваю Цыганкова: „Ты акции шахты продавать будешь или нет? Сколько они стоят у тебя, акции, — 100 млн, 200, 300? Ну, сколько по номиналу стоят?“. Он ничего говорить не стал, говорит: „Не продаю акции“, и перевел разговор на то, что у него перед шахтой есть задолженность: то ли 20 млн, то ли 25 млн рублей, он говорил, что в латвийском банке взял кредит».

Историю о том, что Цыганков взял кредит у Гайдина и второй раз купил горнопроходческий комбайн, без которого шахта работать не может, Щукин узнал позже. Цыганков поинтересовался у Щукина, как ему вернут деньги за комбайн. Щукин пообещал Цыганкову, что если все будет оформлено правильно, то шахта, когда начнет добывать уголь, полностью выплатит ему деньги за комбайн.

«Когда мы тебе деньги отдадим, комбайн перепишешь на шахту по акту, — продолжает Щукин. — Цыганков сказал: «Да, я согласен». Потом он мне говорит: «У меня положение тяжелое, у меня отец очень болеет, а тут такое творится, и у меня нет денег, мне надо на лечение отца деньги, хочу попросить у вас миллион. Дайте мне взаймы под расписку».

Щукин согласился в счет будущих расчетов и поручил Вернигору и Константину Крюкову выдать Цыганкову миллион рублей. Крюков уехал за деньгами.

«Я был там минут десять, — рассказывает Щукин, — Цыганков разговаривал нормально, я разговаривал. А в гражданском иске написано, что я наскочил на него как Змей Горыныч, схватил его, давай травить его всяко разно, начал пугать: „Ты акции отдашь!“. Я ему там вообще ничего не говорил. Переоформим акции — хорошо, не переоформим — еще лучше. И все».

Щукин утверждает, что в момент встречи с Цыганковым сам еще не решил, стоит ли ему оформлять акции «Разреза Инского» в собственность. Цыганкова беспокоило, что если оформить дарственную на акции, то потом он может остаться без денег за комбайн. Щукин предложил им с Вернигором вместе поработать над юридическими вопросами.

«Потом, когда я уходил, я ему говорю: „Антон, пойдешь ко мне адвокатом работать?“ — свидетельствует Щукин. — Он говорит: „Пойду“. И, тогда как я его пугал?! Он говорит: „Я пойду, а сколько будете платить?“. Я сказал: „Как пойдешь, заявление напишешь, мы сразу договоримся“. И все! А он тут пишет в иске, что я его пугал! А он ко мне на работу собирался!»

После разговора с Цыганковым Щукин уехал в Кемерово к Тулееву. С Тулеевым поговорили про «Разрез Инской» и шахту «Заречная». «Тулеев на меня попер, потом успокоился — у нас такие были отношения: то ругались, то мирились, — объяснил Щукин. — Он говорит, что когда команду на „Разрез Инской“ заведешь, надо сразу врубаться и вперед. Вот и врубились мы, врубились очень сильно и врубаемся дальше».

После встречи с Тулеевым Щукин отправился на «Разрез Инской», приехал туда около 17:00—17:30. Щукина встретил Максим Сидоров, провел его в директорский кабинет в здании комбината, комбинат произвел на Щукина впечатление убогости: «заход не такой, как у всех, крыльцо где-то с пожарной лестницы и завалено все на комбинате».

В кабинете Сидорова Щукин встретился со своим техническим директором Сергеем Гусаковым и главным маркшейдером «Разреза Инского», геологом Виблиани. Щукин посмотрел с ними геологические карты шахты и «сделал сразу зарисовку, куда ехать». Решили, как «Инской» будет работать с завтрашнего дня. Щукин поручил Сидорову собрать народ на встречу с коллективом.

«Народ там жаждал поговорить, — вспоминает Щукин. — Минут через 15−20 я пришел в актовый зал и в своей манере, как я разговариваю, потому что я русский человек, шахтер, у меня мать и отец — шахтеры, все шахтеры. С русским человеком разговаривать нормально надо на своем русском языке. Женщинам сказал выйти, они вышли. Я им сказал: „Господа, будем работать, будем зарабатывать деньги, надо нам добывать уголь, идти проходку“. В своей манере поговорил минут 15, встал и пошел». Щукин попрощался с Гусаковым и Сидоровым, сел в машину и вернулся к себе в офис в Новокузнецк.

«Пришел в кабинет, сел, — продолжает Щукин, — только секретарь кофе налила, прибегает Геннадий Иванович с выпученными глазами, какими-то бумагами трясет и говорит: «Александр Филиппович!». Я говорю: «Что случилось, Геннадий Иванович?». Он говорит: «Случилось, что Цыганков-то там не акционер!». Я говорю: «Как понять, не акционер?». Он говорит: «Вот так, не акционер!» Я говорю: «Ну тогда разбирайся, если он не акционер, то зачем нам нужны все бумаги? Будем разбираться».

Вернигор на тот момент не знал, кто настоящий собственник «Разреза Инского». Щукин сказал, что раз деньги для шахты приходили просить Гайдин и Плетнев, то нужно звонить Гайдину и договариваться о встрече.

Был вечер, Гайдин сказал, что сегодня приехать не может. «Потому что он прятался от Калинкина, Калинкин же его ловил, арестовывать же они его хотели, — напомнил Щукин и пошутил, — хорошо за одного Цыганкова только сейчас сидим, а то бы за них двоих с Гайдиным сидели». С Гайдиным договорились встретиться 14 июля.

Утром 14 июля Гайдин приехал в офис Щукина и попросил показать бумаги. Щукин позвал Вернигора, тот принес подписанные накануне Цыганковым документы.

Щукин продолжает в лицах: «Гайдин говорит: «А как мог Цыганков подписать доверенность, Цыганков же там не хозяин?» Я говорю: «Как понять, не хозяин?». Гайдин: «Он хозяин номинальный, а собственники там — Юшваев, Якобашвили и еще этот, который у нас был, — забыл фамилию Щукин, — который тоже сейчас сидит где-то, Гаврилов!"»

«В Москве сидит, с февраля», — уточнил судья Вялов.

Гайдин набрал телефонный номер помощника Юшваева Горина, Щукин объяснил Горину ситуацию по телефону, Горин оказался уже в курсе событий и сказал, что Щукину нужно встречаться с Юшваевым. Договорились о встрече на 16 июля.

«Поговорили с Гайдиным, Вернигором, — заканчивает описание 14 июля Щукин. — Я сказал, чтобы бумаги уничтожили, потому что нехорошо получается, он [Цыганков] не акционер, а зачем-то бумаги подписал. Бумаги все изорвали и выбросили в резку. Геннадий Иванович уничтожал, я ему команду дал, он принес бумаги при Гайдине: „Вот бумаги, я их в шредер бросаю и все“. Бумаги все уничтожили. Потом из Москвы позвонили, сказали, что мы еще какой-то договор не уничтожили, а договор был у Крюкова или у Исайкина, запамятовал, мы его забрали и тоже уничтожили. Я 15 июля полетел в Москву и там встретился с Юшваевым. Юшваев мне говорит: „Что вы там творите?“ Я говорю: „Я там ничего не творю“».

Продолжение следует