“В начале жизни школу помню я…”

В 9-ю школу я поступил 1 сентября 1943 года.

Её трёхэтажное красно-кирпичное здание казалось нам, пацанам с берегов Абушки (кстати, тогда чистой и рыбной речки), воплощением красоты, простора и особого, совсем не домашнего порядка.

Обучение тогда было раздельное — школа мужская; а женская, 54-я, была через дорогу. Что она женская, нам стало интересно и значимо не раньше класса 7-го, совместное обучение начнётся с 8-го класса.

Окончил школу, как и положено, через 10 лет, в июне 1953-го.

Из тех учителей, что нас учили, видимо, никого уже нет на свете, но память о них, о школе в душе каждого человека не просто незабываема, она совершенно неизгладима. Я прошу прощения у тех, кого не упомяну, но это совсем не потому, что они забыты.

Помню, где-то классе в 3-м наш класс располагался на первом этаже в конце длинного коридора перед мужским туалетом. Учителя-женщины, а их и тогда было большинство, на переменах в этот конец коридора особо не наведывались, и мы на переменах носились по классу безоглядно. И вдруг однажды в разгар веселья в класс вошёл пожилой, полный, седоусый человек в пенсне. Мы знали, что это “завуч”.

Кто такой “директор”, как самый главный и страшный человек в школе, мы знали. А что за “завуч” и чем он занимается, понятия не имели. Все замерли, конечно. А он вдруг, вместо положенного нагоняя, стал нам говорить:

Никто из нас понятия не имел, что это Пушкин, что это его “Братья разбойники”. Но магия этих строк, по контрасту с нашим криком и с тем, чего мы боялись и ждали, как-то сразу зацепила. А уж строчка “уда’лых шайка собиралась” вообще была про нас, только что так лихо носившихся по партам.

Он почему-то очень мало проработал в школе, но встреча эта осталась в памяти на всю жизнь.

И в этом же 3-м классе, во втором полугодии, наш класс взял новый учитель — мужчина, демобилизованный моряк в тельняшке, высокий, красивый, сильный — Михаил Гаврилович Дмитриев. Он играл на мандолине, балалайке и баяне, он пел. И тут же организовал из нас ансамбль, исполнявший литературно-музыкальную композицию о бойце, который после ранения приходит домой и, едва поправившись, снова рвётся на фронт:

Матери, пытавшейся удержать его дома, он говорит:

И когда мы, пацаны, под его аккомпанемент на баяне пели: “Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!” — след в душах оставался такой, что у людей моего поколения он не вытравлен до сих пор.

И если раньше в мужском туалете курили пацаны почти свободно и только при появлении в дальнем конце коридора директора раздавался клич: “Атас, очки! Бросай бычки!” — то Михаил Гаврилович был быстр и вездесущ, да и бычок “заначить” в укромном месте стало очень не просто. И странное дело! Получивший от Михаила Гавриловича щелбан по лбу или подзатыльник курильщик, или, как тогда говорили, “шкодник”, не только не возражал и не бежал жаловаться родителям, а те — директору или в районо, а гордился весь день, что ему подзатыльник дал лично учитель. Ведь это было справедливо, за дело — какие тут могли быть жалобы?!

Михаил Гаврилович окончит заочно физико-математический факультет нашего пединститута, несколько лет будет директором 9-й школы, потом — директором 43-й.

Я буду иметь счастье встречаться с ним, когда уже буду читать лекции в областном Институте усовершенствования учителей, а он там будет читать спецкурс для директоров школ.

О тогдашнем директоре школы, сегодня носящей его имя, Викторе Константиновиче Демидове, вообще особый сказ.

Он был в составе самого первого выпуска учеников 9-й школы, был призван на фронт, после окончания войны вернулся в родную школу учителем физики и директором. Вместе с супругой, учительницей химии Марией Ювенальевной, тоже окончившей 9-ю школу в первом выпуске, они формировали коллектив учителей и определяли дух школы, её атмосферу.

В последние военные и первые послевоенные годы учителя были одеты, конечно, более чем скромно. Но нас, выходцев отнюдь не из “элитных” семей, впечатляла их подтянутость, опрятность и собранность. В сочетании с их знаниями, высочайшим авторитетом в наших глазах, духовностью, мы впервые прикоснулись к тому, что называется — интеллигентность человека. И даже на этом общем учительском фоне Виктор Константинович и Мария Ювенальевна выделялись каким-то внутренним изяществом, чувством собственного достоинства, уверенностью в словах и поступках — короче, этой самой интеллигентностью.

Когда я сам стал учителем и почти всю жизнь проработал в Новокузнецке и стал немножко понимать, что такое образование и его роль в жизни государства и общества, то сегодня совершенно убеждён, что более авторитетного, дельного и умного заведующего городским отделом образования в Новокузнецке не было. Совсем не случайно и не зря 9-я школа носит сегодня имя своего выпускника.

Мы, конечно, не были пай-мальчиками и образцовыми детками: росли в основном на улице и по её законам. Но не помню, чтобы наша вольница в школе выходила за строго определённые рамки. И не потому, что учителя держали нас в ежовых рукавицах. В отношениях была всё-таки строгая субординация на базе безусловного уважения к воспитателям, как в Белоруссии говорят, “к наставникам”.

Больше всего шуму и веселья было на уроках рисования, сам предмет к этому сильно располагал. Вёл его Николай Кузьмич Уканаков, темноволосый человек среднего роста, лет сорока, с лицом немножко азиатского склада и выразительными чёрными глазами. На наше разгильдяйство он смотрел с великолепным терпением, но его замечания по рисункам и устные оценки у всех вызывали очень живой интерес и споры и разговоры уже после урока. А когда рисование в старших классах сменилось черчением, тут уже настало звёздное время Николая Кузьмича. Педантичный, аккуратный, безупречно точный в движениях, требовательный и строгий в оценке чертежей, он стал буквально кумиром, особенно у тех, кто уже знал, что они пойдут в технические вузы или в техникумы.

По урокам русского языка вся школа знала, и передавались из уст в уста шутки, афоризмы и подчас очень язвительные замечания Ивана Степановича Кошкина — человека очень остроумного и своеобразного.

А у нас в 7-м классе русский язык и литературу повела Зоя Ивановна Зинина (после выхода замуж — Раушкина) — законченный тип русской красавицы.

Отгрохотала Великая Отечественная война. Враги — немцы. А изучается в школе немецкий язык. Учительница — пожилая женщина, сама этническая немка, Мария Карловна Шефер. В обращении с нами — очень мягкая и деликатная. А за этой мягкостью — твёрдость характера, высокий интеллект, культура и образованность. Изучая язык, она говорила нам о немецкой истории и культуре, от неё я услышал имена Бетховена, Гёте, Шиллера и Гейне. Её младший сын Роберт был нашим одноклассником, а старший, Юрий Иванович, был актёром нашего Новокузнецкого драматического театра. И на моей памяти он две зимы, как актёр, консультировал занятия нашего драмкружка, которым руководила Мария Карловна.

Немецкий изучали так добротно, что когда я потом поступал на филологический факультет нашего пединститута, там сдавался иностранный (факультет давал специальность учителя русского языка, литературы и иностранного в зависимости от изучавшегося в школе). На вступительном я прочитал наизусть по-немецки два стихотворения Гёте и одно Гейне, и, как мне показалось, экзаменаторов это очень впечатлило. И потом, на протяжении всех пяти лет изучения языка в институте, у меня ни разу не возникало проблем с немецкой грамматикой, потому что прочнейшая основа была заложена Марией Карловной.

Переломным был 8-й класс.

И потому, что это был уже старший класс, и потому, что ввели совместное обучение, пришли девчонки — предмет повышенного внимания и интереса. Но главное — классным руководителем нашего 8 “В” класса стала Лидия Васильевна Шамец. Молодая, красивая, энергичная, озорная и обаятельная. Она только окончила пединститут, и мы станем её первым выпуском.

На занятия исторического кружка, который она стала вести, ходила почти вся параллель из трёх восьмых классов — послушать учительницу и посмотреть на неё. Тут же возникло негласное состязание — кто “Лидушку” на школьных вечерах закружит в вальсе так, чтобы она устала, остановилась или хотя бы запыхалась. Ни разу это замечено не было: никому не удалось — ни признанному нашему “джентльмену” Лёше Чуркину, ни даже Коле Моничеву. Был у нас такой парнишка с улицы Горноспасательной, сын погибшего горняка. Троечник, но парень удивительно жизнелюбивый, неутомимый, вёрткий и весёлый. К сожалению, он погибнет раньше всех из класса.

Судьба потом не один раз сведёт меня с ней и по работе, и просто в личном общении, и всегда меня будет поражать её энергия, элегантность, широта кругозора и интересов. Как и для многих поколений выпускников школы, для меня она останется высшим воплощением того, чем живы в памяти нашей учителя — человечностью, интеллигентностью и высотой духа.

В своё время выдающийся советский педагог Василий Александрович Сухомлинский выдвигал концепцию превращения школы во второй родной дом для ученика и в руководимой им школе её блестяще осуществил. Но широко концепция не реализовалась — как всё, что не предполагает показухи, отчётности, похвал и наград. Но в реальной жизни школ очень часто появляются люди, которые “не по службе, а по душе” осуществляют миссию добра, помощи, жалости и защиты там, где это очень нужно.

Все называли её так, не интересуясь ни отчеством, ни фамилией. Она следила за раздевалкой, подавала звонки, убирала весь первый этаж. Немного прихрамывала. Но все разбитые носы, оторванные пуговицы, потерянные и забытые шарфы и варежки, сумки, книжки и тетрадки, слёзы несправедливых обид, у старшеклассников — взаимные симпатии и антипатии — всё было предметом её самых тёплых забот и внимания.

Она приходила на работу к половине восьмого, а уходила после последнего ученика. И было впечатление, что она знает всё и про всех.

Вот такая невидимая, неофициальная сторона жизни школы, в немалой степени создававшая дух школы. Без сомнения, что Виктор Константинович Демидов прекрасно сознавал это и, став уже заведующим гороно, представил тётю Лизу к награждению её медалью “За трудовое отличие”. И она была награждена! Надо было видеть, как далёкие от сантиментов выпускники приходили и поздравляли её…

А она всё подавала звонки, пришивала пуговицы и вешалки, подтирала полы, выслушивала исповеди о наболевшем.

В то суровое, полуголодное послевоенное время хулиганство и преступность в детской и подростковой среде были распространены повсеместно. Но поднять руку или даже просто хамский голос на учителя было чрезвычайным происшествием. Потому что учитель был под защитой государства. В суровой идеологической борьбе за умы и души людей учителя были на переднем крае, в окопах. И вовсе не одни идеологические догмы внедряли они в сознание учеников, а воспитывали “разумное, доброе, вечное”. Это знали все — родители, ученики, государственные чиновники. Это обязывало и учителей быть на высоте своего положения.

Жизнь все равно стоит на том, что есть врачи, чья забота — здоровье человека, и есть учителя, чья забота — воспитание и образование человека.

Вспоминая сегодня школьные годы, учителей, осмысливая их роль в формировании характеров и судеб людей, трудно сказать что-нибудь лучше, чем сказал о своих учителях великий Пушкин: