Раевский: шедевр одного стихотворения

"И у местных поэтов встречаются шедевры": гость портала КузПресс СоваВоЗлеОлимпа (Сергей Озеров) предлагает обсудить один такой шедевр.

"В бытность "Гренады", литобъединения восьмидесятых годов, мы, молодые поэты, рассуждали, что душа поэта живет до 27 лет.

Потом, если пишутся стихи, то это происходит за счёт опыта.  

С Александром Раевским я познакомился у Виктора Бокина, так сказать, моего наставника и покровителя. (В литературе, тем более советской, никуда без протекции.) Раевский приходил в гости, как и я.

Будучи сотрудником редакции "Сельская правда" в 1993 году (нескромно не умолчу, это при мне подписной тираж увеличился вдвое с пятисот до тысячи и с моей подачи администрация района переименовала "Правду" в "Вести") при общей обеденной трапезе речь пошла о местных поэтах.

"Что может мне сказать пожарный?" - заметила новая редакторша. Раевский тогда служил огнеборцем в специальном подразделении Запсиба.

На что я, самый молодой и неопытный в коллективе, возразил: "Он же поэт, не передаёт информацию, а рисует словом!"  

Иногда мы по телефону говорили часами, иногда он давал ц. у.

"Ну скажи им, что такое стихи!"

На похоронах Бокина мы поссорились, упрекнул его, что в последних стихах он боится смерти. Сцепились за грудки, эти поэты аки дети.  

Перечитал я его стихи.

И да, в 26 у него был пик творчества. "Казашка".

Я пару раз пытался переписать историю под русачку или шорку, как упражнение в словоткачестве. Но чем и отличается шедевр от типового изделия, что он неповторим. У Раевского и запах терпкий, и дым глаза выедает.  

И вам, друзья, пожелаю таких открытий, когда слово больше речи, когда образы выпирают из текста, словно тесто дрожжевое.

Казашка

Как ты гонишь коня по беспутью?
Ведь угробишь его до поры;
Видишь, степь затуманена ртутью
Сатанеющей с мая жары.

Ах, казашка, цветочек раскосый!
На неделю забыв институт, 
Амазонкою сорокакосой
Ворвалась ты в родительский кут.

И пред тем, как скакать оголтело, 
Перед тем, как взметнуться в седло,
Ты фамильную кофту надела,
Ту, что темным звенит серебром.

…До луны по чабаньим угодьям,
Выстилаясь, носил тебя конь, 
Накаталась. Бросаешь поводья
И бежишь на негромкий огонь. 

Мать от радости чашки роняет…
Ты ж, смеясь, упрекаешь ее, 
Что кумысом и дымом воняют
И она, и отец, и жилье.

И, тряхнув перламутровой сумкой, 
Принялась, мельтеша, как лиса,
По углам, по ковровым рисункам
Дорогие духи растрясать.

Сиротели лепешки на блюде, 
Чай лениво дымился, как ночь…
И смотрели притихшие люди
На свою незнакомую дочь.