"Меня на это спровоцировали"

Александр Шаталов: "Я боролся за то, чтобы наши милиционеры не брали взятки, не обирали задержанных, не занимались крышеванием. Потому что на милицейскую зарплату можно жить, если получать ее полностью *** ...В то же время уже половина города знала, что "прапорщик Шаталов по непонятным причинам выгнал жильцов дома на мороз и заставляет мерзнуть в оцеплении своих коллег"... То есть получалось, что я псих и подонок. *** ...С этого момента у меня осталось три пути: на общую зону (не милицейскую) либо в дурдом, либо в могилу... Я выбрал могилу. Но не получилось"

Выйти на нас по телефону Александра Шаталова, находящегося на излечении в ожоговом отделении первой городской больницы, заставила публикация в одной из местных газет, где, по его мнению, допущены неточности. В частности, он утверждает, что "ни в день "штурма" (это слова взяты им в кавычки. - В.Н.), ни в течение трех лет до него я (Александр Шаталов. - В.Н.) не требовал выплатить мне "боевые".

Мы договорились, что Александр ответит на вопросы редакции, и он передал нам свое объяснение случившемуся, попросив не искажать содержание, во всяком случае, обязательно ознакомить его с текстом материала.

Комментировать написанное им, мы не будем. Это, во-первых, очень сложно - уже потому, что воспринимаем случившееся 29 ноября как трагедию. В которой прежде всего должен разобраться суд. А во-вторых, на наш взгляд, Александр Шаталов имеет право высказать свою точку зрения на произошедшее, как говорится, без купюр.

Пока, повторяем, он находится в больнице (на утро понедельника, по крайней мере, он был там). Но в любой момент мог бы был переведен туда, где связь с ним была бы потеряна.

Мы понимаем ответственность нашего шага. Но не пойти навстречу Шаталову значило бы для нас поступиться собственной совестью.

Однако в конфликте есть и другая сторона. Мы готовы выслушать и ее.

***

"Почему я беру слово "штурм" в кавычки, я скажу на суде (если он состоится). Иски 2004 года выиграли около 10 человек (речь идет о выплатах "боевых". - В.Н.), двое из которых являются сотрудниками УСБ (один из них в 2007 году принимал активное участие в проверках в отношении М.А. Нестеровой (бывший начальник финуправления Новокузнецкого УВД. - В.Н.) и ничего противозаконного не обнаружил, хотя на тот момент она имела неполное служебное несоответствие за нарушения финансовой дисциплины, а в 2006 году прокуратура решала вопрос о возбуждении против Нестеровой уголовного дела).

Первые дни в больницу ко мне пускали только жену, охраняли меня тогда два милиционера конвойного батальона и трое омоновцев, то есть по пять человек одновременно. Я не был ограничен в общении с журналистами - их вообще не пускают ко мне по сей день. Я не считаю свои действия неправомерными, я считаю, что они попадают под ст. 37 УК РФ "Необходимая оборона" и ст. 39 УК РФ "Крайняя необходимость".

***

Спровоцировали меня на эти действия сотрудники нескольких подразделений. За два месяца до "штурма" несколько милиционеров рассказали мне о том, что против меня фабрикуется дело, что их шантажируют и заставляют писать ложные объяснения. 23 ноября у меня незаконно изъяли официально зарегистрированное оружие, ссылаясь на приказ из ГУВД, который мне даже не дали полностью прочитать. На самом деле это был донос, на котором стояла резолюция: "Принять меры к изъятию оружия". На основании этой бумаги, без решения суда оружие у меня изымать не имели права. В ответ на свое заявление в прокуратуру я уже в больнице получил ответ из ООЛРР, что оружие изъято якобы за отказ в его осмотре. Там есть фраза: "Оружие, сданное вами хоть и добровольно, изъято за нарушение, указанное выше..." Понимайте, как хотите.

28 ноября один знакомый посоветовал мне уходить из дома. Причину он не назвал. Я погасил свет в квартире, не отвечал на непрекращающиеся звонки домашнего телефона и стук в дверь, который продолжался до 23 часов. Сотовый я отключил. С другого сотового телефона, номер которого знали немногие, я отправил несколько sms московским телевизионщикам, связь с которыми поддерживаю с весны 2007 года.

***

Утром 29 ноября, позвонив своему командиру и узнав, что во все подразделения разослана ориентировка о моем задержании, я сразу отключил сотовый и вынул из него батарею. Но через десять или пятнадцать минут командир уже стучал в мою дверь и просил открыть ее. Окончательно убедившись в том, что меня хотят арестовать по сфабрикованному обвинению (а судьбу в местах заключения для милиционера, отслужившего 18 лет, предугадать не сложно), я сказал, что при попытке взломать дверь я взорву себя. Командир тут же передал это по рации и добавил, что вместе с ним в подъезде находятся сотрудники уголовного розыска, после этого я окончательно понял, что терять мне уже нечего. Только после этого я засыпал горсть дымного пороха в стеклянную бутылку из-под уксусной кислоты. Поскольку я проходил не только снайперскую, но и саперную подготовку, мне было известно, что взрыв такого устройства не способен даже выбить стекла квартиры, но если накрыть его животом, то повреждения будут смертельными. Еще я положил рядом с собой ракетницу с единственным патроном. Больше никаких взрывных устройств у меня не было. За дверью в комнате стоял газовый баллон, но он был абсолютно пустой, в нем не было ни взрывчатки, ни газа.

Хотя я не говорил о мощности того, чем обещал себя взорвать, сразу же началась эвакуация жильцов. Меньше чем через полчаса на крышах соседних домов появились снайперы ОМОНа. (По странному совпадению, 29 ноября весь личный состав ОМОНа с утра находился на своей базе, а в прокуратуре дежурил следователь, дважды отказавший в возбуждении уголовного дела в отношении Нестеровой по моим заявлениям. Он и возбудил уголовное дело в отношении меня. За три дня до этого в своем заявлении я просил забрать у него материалы проверки по Нестеровой и передать в областной следственный комитет).

***

Характерный топот в соседних квартирах не оставлял сомнений в том, что готовится штурм. Тогда мне пришлось солгать, что я располагаю достаточно мощным устройством, которое сработает при выбивании двери, при взрыве светошумового устройства, либо если пустят усыпляющий или отравляющий газ, так как я упаду на растяжку. Не для того, чтобы спасти свою жизнь, - чтобы продлить ее на несколько часов.

Я уже не сомневался в том, что произвол начальства не имеет ограничений, особенно если покушаются на "кормушку".

В прошлом году меня неоднократно предупреждали, что добиваться увольнения Нестеровой опасно, бесперспективно и просто глупо. Я и сам отчетливо понимал, на кого замахнулся. Но я никогда не забывал фразу, которую выдавливали из себя милиционеры, прочитав материалы судебного процесса по заявлению В.В. Катюка (сотрудник Новокузнецкого батальона патрульно-постовой службы. - В.Н.). Они, не сговариваясь, говорили одни и те же слова: "Оказывается, можно жить на зарплату". Судебное решение именно по этому заявлению я требовал зачитать в эфире 29 ноября. Мировой судья Макаренко вынес два решения в отношении Катюка (это мне сказал сам истец). Вначале ему присудили менее пятисот рублей, а затем более 80 тысяч, которые Владимиру Катюку "начислили, но не выплатили". И, насколько мне известно, 50 тысяч из этой суммы не являются "боевыми". Это зарплата. И, возможно, остальные 30000 тоже.

Кроме того, я позвонил двум милиционерам и спросил, не дадут ли они интервью по фактам произвола и шантажа? Они согласились. И я потребовал, чтобы это также прозвучало в эфире. Затем я сказал: "Если эти три требования будут выполнены, я отойду от растяжки и застрелюсь. Саперы зайдут через лоджию и снимут растяжки". Никаких растяжек не было.

А вот застрелиться меня вынудили. Меня подвело доверие к справочной литературе, утверждавшей, что даже при попадании в тело "сигнала охотника" человек умирает от болевого шока. Пистолет, из которого я выстрелил себе в грудь, в несколько раз мощнее, и он должен был пробить грудную клетку. Был шанс умереть от рефлекторной остановки сердца, но выстрел только размозжил мышцы. Перед спуском курка, на случай осечки, я зажег фитиль в бутылке с порохом, но лечь на нее не успел. Осветительный заряд действительно прилипает к телу и горит, выжигая полость. Когда такое испытываешь - про остальное забываешь. Взрыв в полуметре от головы только обжег лицо и даже не выбил глаза. Осколки прошли мимо лица.

Возможность не доводить дело до "штурма" была. Один чиновник через дверь пообещал, что в телеэфире даст слово, что я не буду поражен ни в каких правах. К этому времени я уже знал текст ориентировки: я не только неадекватен, но и, возможно, вооружен огнестрельным оружием. Знал, что разослали ориентировки уже в 21 час 28 ноября и что на словах к ней добавляли, якобы я в кого-то стрелял из снайперской винтовки с крыши на привокзальной площади. То есть если бы я встретился с патрулем на улице, то шансы попасть в камеру у меня были бы мизерные. Это не ориентировка, а настоятельный "совет" стрелять без предупреждения. Слишком уж многие сотрудники знают, что я не только рекордсмен области по стрельбе из снайперской винтовки, но и мастер спорта по стрельбе из пистолета. В то же время уже половина города знала, что "прапорщик Шаталов по непонятным причинам выгнал жильцов дома на мороз и заставляет мерзнуть в оцеплении своих коллег".

То есть получалось, что я псих и подонок. На предложение чиновника я ответил, что я сдамся, если вместе с предыдущими требованиями выполнят еще одно: зачитают текст ориентировки (без устного дополнения). Я даже не просил рассказать о том, что меня 28 ноября незаконно пытались увезти в дурдом, о чем 29 ноября я узнал от своего командира. Но ни одно из перечисленных требований выполнено не было. Факт рассылки ориентировки все пытались скрыть, многие врали, что развесили ее после того, как я заявил, что моя дверь заминирована, что является полным бредом. Какой смысл оповещать о моих приметах, если весь гарнизон знает, что я нахожусь в своей квартире и меня стережет не меньше сотни вооруженных сотрудников. Куда я денусь с седьмого этажа?

***

Выступление упомянутого чиновника в эфире "Ново-ТВ" не прозвучало. Вместо него выступил генерал Елин, которого, судя по всему, убедили, что я идиот. Кроме того, по "10 каналу" заявили, что я уже уволен, чему я не удивился - это обычная практика для милиционеров, на которых рассылают ориентировки. С этого момента у меня осталось три пути: на общую зону (не милицейскую) либо в дурдом, либо в могилу.

Когда ключами начали открывать первую из двух дверей в мою квартиру, я выбрал могилу. Но не получилось.

После выписки из ожогового отделения я буду направлен на стационарную психиатрическую экспертизу, несмотря на то, что я через суд требовал провести ее после судебных слушаний перед приговором (выносить приговор самоубийце без экспертизы нельзя). Упорство, с которым меня заталкивают в психиатрический стационар, наводит на мысль, что там заранее уже все решили. Ведь психиатр-криминалист Михаил Виноградов на страницах "Комсомольской правды в Кузбассе" мне уже и диагноз поставил: "параноидальное развитие личности бывшего омоновца". Он, видите ли, угадал это по стилю поведения. А о моем поведении он судит по лживым статьям, где даже мои слова, записанные корреспондентом с телефона на диктофон, перевираются.

В суде, если он состоится, я хотел бы повторить слова, записанные на диктофоны новокузнецкими и московскими телевизионщиками, но пока не прозвучавшие по центральному телевидению и вырезанные на местном. Я боролся за то, чтобы наши милиционеры не брали взятки, не обирали задержанных, не занимались крышеванием. Потому что на милицейскую зарплату можно жить, если получать ее полностью.

Я хотел бы представить доказательства произвола в отношении меня, других сотрудников милиции и гражданских лиц. Я много чего хотел бы сказать на этом суде. Но, узнав о том, что после 29 ноября ни один новокузнецкий милиционер не обратился в суд по поводу заработанных, но не полученных денег, все чаще задумываюсь: а не зря ли я пустил свою жизнь под откос? Может быть, сегодняшний произвол устраивает не только начальство, но и подчиненных?"

Валерий Немиров.

"Кузнецкий рабочий"