О Второй мировой войне и о роли личности в истории

22 июня 1941 года началась для нашей страны страшная и тяжелая война.

Восемьдесят лет назад Германия напала на Советский Союз, началась, как её потом назвали, Великая Отечественная война, составная часть Второй мировой.

Еще с детства для себя я не мог понять логику исторического мышления: раз Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года с нападения Германии на Польшу, то почему она не закончилась капитуляцией тогдашнего германского руководства 8/9 мая 1945 года, а закончилась капитуляцией японского военного руководства 2 сентября 1945 года (изначально праздновали победу над Японией 3 сентября, затем дата стала забываться, пока снова наши депутаты не решили вернуться к празднованию прежней даты)?

К тому времени, когда Япония в декабре 1941 года напала на военную базу США Пёрл-Харбор, она давно вела войну в Китае, для "Страны восходящего солнца" это всего-навсего расширение общего военного фронта и, соответственно, экономических и военно-политических интересов. Нападение Японии на США, союзника антигерманской коалиции, стало тем соединяющим звеном между конфликтом Европейско-Атлантического региона и Азиатско-Тихоокеанского, что объединило конфликты в нечто целое и глобальное по своему масштабу, затронув множество стран и значительную часть населения планеты.

В тройственном договоре, заключенном между Германией, Италией и Японией 27 сентября 1940 года в Берлине, говорилось об отдельных — Европейской и Японо-китайской — войнах.

По его заключению, Япония начала широкомасштабную агрессию в Юго-Восточной Азии и в Тихоокеанском бассейне. С капитуляцией Японии закончилась Вторая мировая война.

Не стану ничего утверждать, но у меня сложилось представление о влиянии как субъективных, так и объективных факторов.

Если Гитлер намеревался захватить Москву и принудить СССР к капитуляции, то фактор больших земельных пространств будущего театра военных действий, удаленность столицы и всех важных с промышленной точки зрения центров (как-никак советская индустриализация Сибири и Дальнего Востока только начинала обороты), оказывали свое немаловажное значение на принятие окончательного решения: начинать войну или нет.

Японские военные понимали, что быстрой капитуляции от подготовленного противника ждать не придется, а учитывая непокоренный Китай, это означало резко увеличить фронт сухопутных действий.

Локальные поражения японцев от советских войск в Монголии показали им новую реальную силу, которая заключалась в применении на поле боя танков. Советская сторона наглядно продемонстрировала свое техническое превосходство и свое превосходство по части проведения наступательной операции.

Так, изучая материалы совещания высшего руководства РККА 23 — 31 декабря 1940 года, в том числе доклад Г.К. Жукова, подготовленный по итогам боевых действий советских войск в Монголии (в нем он справедливо заметил, что японцы за все время войны в Китае не провели ни одной поучительной операции, так и не достигнув своей стратегической задачи), из стенограммы выступлений становится понятно, что наши полководцы изучали передовой военной опыт, учли итоги и Финской войны 1939 — 1940 годов, и боевой опыт немцев в Нидерландах.

Однако часть высшего командования явно стояла на консервативных позициях, не решаясь на новаторские решения, опасаясь за свою судьбу, дабы не попасть под подозрение Сталина (чистки в армейском руководстве у всех были перед глазами и еще не успели подзабыться).

В Японии понимали, что начать войну легко, да вот завершить её, не увязнув в ней основательно, гораздо сложнее, поэтому готовиться к ней следует самым тщательным образом.

Другое дело, если германская армия разгромит основные силы потенциального противника, а японцы воспользуются плодами победы. Но такого не происходило: на Дальнем Востоке на протяжении всей войны между Германией и СССР перед Квантунской армией по-прежнему стояли мощные силы вероятного противника, отзывать их или значительно ослабить никто не спешил, а в случае войны у советской стороны имелась авиация, в том числе бомбардировщики дальнего действия, которые могли долетать и до Японии.

Пустить пыль в глаза, в принципе, это лучшее решение на тот момент советского руководства и контрразведки. Наличие перед лицом крупных боеспособных вооруженных сил по другую сторону границы японцев резко отрезвляло, и повторять снова опыт поражения Квантунской армии на Халхин-Голе многие из японского руководства явно не собирались.

К сожалению, военный опыт в Монголии для советских войск оставался локальным явлением, а преобразования, последовавшие после учета итогов зимней кампании в Финляндии, еще не успели толком дойти до армии.

По словам высших военных командиров в декабре 1940 года, войска по-прежнему слабо взаимодействовали между собой, солдаты оставались плохо обученными. В последующем в своих мемуарах А.И. Еременко отмечал непоследовательность действий советского руководства в деле развития танковых войск: то сперва учат пехоту воевать вместе с танками, то танковые подразделения преобразуют в самостоятельные мехбригады и мехкорпуса, оставляя пехоту без своей поддержки. Ровным счетом так и случилось летом — осенью 1941 года.

Реализация плана по отодвиганию границ как можно дальше от Ленинграда в общем-то прошла успешно, но не оказала того эффекта, на который можно было бы рассчитывать — Ленинград все равно попал в блокаду, и только благодаря героизму и мужеству горожан его удалось отстоять.

В нашей стране просвещенная часть общества понимала, что с приходом к власти Гитлера война между СССР и Германией неизбежна. Аннексия Германией Австрии, а затем области Судет в Чехословакии только показывала, что территориальные аппетиты немцев будут расти.

По причине относительно бескровного присоединения Австрии и Судетской области Вторая мировая могла разгореться раньше, а могла и вообще не разгореться, наверное. Только Советский Союз решился оказать помощь преданной всеми Чехословакии. Например, о своих горестных мыслях по событиям в Чехословакии 1938 года пишет Н. Раевский в книге "Портреты заговорили" (Алма-Ата: Жасужы, 1989, с. 17 — 19), если Англия и Франция не хочет воевать за какую-то Прагу, дабы не начать мирового конфликта в Европе, то следовало об этом прямо сказать. Польский посол Лукасевич даже заявил, что Польша немедленно объявит войну Советскому Союзу, если тот захочет провести свои войска через польскую территорию для помощи Чехословакии.

Как говорится, не рой яму другому, дабы в неё самому не угодить: чем больше Германия приобретала земель, тем возрастали шансы оказаться наедине с нараставшей военной мощью Германии, а на востоке между тем ждал реванша Советский Союз, который снова предлагал свою помощь Польше и Франции в возможной войне с Германией, но получал раз за разом отказ.

Теоретически, раздел Чехословакии подготовил начало Второй мировой войны.

В Польше напрасно надеялись на английскую помощь, отвергнув предложения о помощи СССР. Сталин не мог не понимать, что Советский Союз не считают за равноправного партнера (например, в одном из писем английский политик Чемберлен признавался, что опасается России и сомневается в боеспособности советских войск), поэтому старался не дать втянуть себя в разгоравшуюся вторую империалистическую войну, как о том заявлялось публично с 1938 года в советской печати и в партийных кругах.

Да и вряд ли был возможен антигерманский советско-польский союз, такое сотрудничество считалось бы ниже великопольского достоинства. Пожалуй, лишь Франция была искренне заинтересована в сколачивании антигерманской коалиции: Франция — Польша — СССР. Уильям Ширер, американский историк и корреспондент в Берлине в 1939 году, считал, что Советский Союз всегда выступал за борьбу против фашизма, но, подписав договор Молотова — Риббентропа, растерял свой моральный капитал миролюбивого государства, а Сталин совершил ошибку, заключив сделку с Гитлером.

В случае поражения одной из сторон в антигерманском противостоянии СССР ничего не терял и не ввязывался в ненужный конфликт, зато усиливал свои позиции в Восточной Европе за счет будущих территориальных присоединений.

После разгрома Польши нацистами советские войска вторглись на её территорию и захватили некогда российские земли. С одной стороны, новоприобретенные земли, которые Сталин планировал использовать в качестве "буферной зоны", в дальнейшем дали те несколько дней, в которые Сталин наконец-то понял и осознал, что Гитлер не собирается соблюдать вооруженный нейтралитет, а следует начинать предпринимать активные действия по защите государства от нападения врага.

Советскому Союзу, исключая локальный опыт боевых действий в Монголии, добровольцев в Испании, полноценного боевого опыта получить не удалось — в Польшу советские войска по договоренности вошли, когда её президент, правительство и главнокомандующий покинули страну, высшего командования в польской армии не существовало, а остатки не могли оказать реального сопротивления. Единственным крупномасштабным боевым опытом можно считать действия против финской армии.

Советские войска извлекли урок из зимней кампании, им это в дальнейшем пригодилось при подготовке к проведению зимних операций против немцев, но тактического опыта у них все равно не хватало.

Из директив 1941-го становится ясно, что теоретически Генштаб предлагал много дельных вещей (например, ожидать немецкие удары в стык наших войск при проведении контр-наступлений), на практике выходило совсем по-другому.

Учились у немцев, учились на трагическом опыте 1941-го. Немцы привыкли проводить летние кампании, и к зимним операциям их армия оказалась не совсем готовой?

Советские войска в трагические первые месяцы войны зачастую бежали от противника либо массово сдавались в плен, потому что никто не знал, что делать и что происходит, творился хаос, на местах боялись проявлять личную инициативу, не имея на руках пришедших сверху директив, не было достаточной веры в собственные силы, поскольку налицо сказывалось техническое и тактическое преимущество противника, которое появилось после первых недель войны.

Например, советская сторона летом 1941-го осталась почти без танков, и, к примеру, посланные четыре советские стрелковые дивизии в Рославльско-Новозыбковской наступательной операции на реке Судость не выдержали атаки 47-го танкового корпуса немцев и попросту бежали, после чего, по инициативе А.И. Еременко, командующего Брянским фронтом первого формирования, создаются заградотряды.

В задачу заградотрядов в первую очередь входило разыскивать беглых солдат и возвращать их на фронт.

На практике заградотряды использовали и в качестве обычных войск, когда требовалось срочно заделывать бреши в линии обороны или усиливать потрепанные в боях части. И всё это не рассыпалось и не капитулировало только на одной воле Сталина и на его беспрекословном авторитете.
С одной стороны — политические репрессии, лагеря, подавление инакомыслия, с другой — созданная отлаженная машина работоспособного государства, которая проявила всю свою силу в противостоянии нацистской Германии и всем её союзникам.

Абстрактно об этом трудно судить, об этом начинаешь задумываться только через документы, когда "на руках" конкретные примеры, когда "видишь" как информация собирается с мест, передается по штабам всех уровней — от полков и дивизий до Генштаба и Ставки, а затем раздаются соответствующие директивы и распоряжения в войска, приказы и установки в различные инстанции.

Принятые ошибочные решения Сталиным, как, например, приказ отстаивать Киев в 1941 году, — это ошибка лично его, но и его решения, сыгравшие немаловажную роль в деле победы, — это тоже только его личные решения и достижения.

Я не хочу никого мазать одной только краской, вообще судить кого-то в истории, я хочу показать всю сложность прошлого. Зачастую от историков общество требует упрощенных до самого примитивного уровня ответов — правление (действия, реформы и т. д.) такого-то правителя — это "хорошо" или "плохо". И у историков, приученных со студенческой скамьи к паре "событие — оценка", непроизвольно происходит подмена исторической оценки оценкой морально-этического плана или оценкой действий прошлого с современных позиций вне исторического контекста и вне историзма.

Я давно считаю, что если историк надевает мантию судьи, он перестает быть историком. Работа историка — та же работа следователя, только, в отличие от следователя, у историка зачастую свидетелей уже нет в живых.

Судит пускай общество, журналисты, писатели, прочие деятели и каждый человек лично.

Нам, далеким от реальной политики людям, трудно судить обо всём этом. Мы не думаем о политике, это она думает о нас. Но пытаться адекватно воспринимать политическое прошлое необходимо, в особенности историкам. Например, как оценивать диктатора Наполеона, создателя французской Конституции, но подавлявшего инакомыслие? Или — как оценивать в общем-то государственника Муссолини, создателя современной Италии, итальянской нации, инициатора проведения венецианского кинофестиваля, существующего по сию пору?

В каждом явлении, у каждого исторически значимого деятеля имеются свои "положительные" и "отрицательные" итоги правления: если говорить только про самое "отрицательное", значит, забыть про остальное, значит, перестать быть объективным.

Я всего лишь хочу показать, какой сложный мир — история, как в ней всё сложно и многогранно.