Джентльмен: Печальна тема сия

Franz: твой Шоман сожительствует с бабой на 15 лет его старше.

Ruthenium:
И всю дорогу орёт "встанем" да "встанем" - чувак из-под каблука вырваться хочет?

Franz: Так хоть женился, твой Шоман сожительствует с бабой на 15 лет его старше.

press: Не совсем так. "Хороший русский - мертвый русский". Вот так.

press: В инфовакууме живете? Наберите "вован лексус акунин"

NATO:
Акунин попрощался с читателями в России. Писатель заявил, что после начала войны в Украине его уговаривали перестать выпускать книги в России, но он не собирался по своей воле расставаться с российскими читателями, поскольку разделяет «плохое государство РФ и хорошую страну Россию».

Ruthenium:
Других читателей у нас для вас нет. ©

NATO: поскольку разделяет «плохое государство РФ и хорошую страну Россию».

press: В инфовакууме живете? Наберите "вован лексус акунин"

valicova:
В детстве Колобок настольная книга, перепахавшая сознание?

Джентльмен:
Пруфов конечно, нет, угадал?

press: Не совсем так. "Хороший русский - мертвый русский". Вот так.

петросян-месный: Это когда же Акунин или Быков такое заявлял?
Опять больные фантазии УРЯпатриотов....
Везде вам мерещатся враги...
Хотя это и понятно ,если внешних врагов не создавать ,то станет понятно что главные враги России это всякие прессы и ему подобные

press: Не совсем так. "Хороший русский - мертвый русский". Вот так.

press: По сути сказать нечего? Как обычно.

NATO:

Так ты эстонец ,шо ли ? От оно чё ...
29 апреля 2022 года. Утро. Граница России и Эстонии. С русской стороны она называется Шумилкино, с эстонской — Лухамаа. Четыре пограничные будки (три российские, одна эстонская) расположены на линии в полтора километра вдоль оставшейся с советских времен трассы Рига — Псков. Вокруг лес. Иногда к людям, которые пересекают границу, выбегает лиса. Она не дикая, но и не подходит близко: выходит, смотрит и уходит обратно в лес. А потом снова выходит, с другой стороны границы.

Сразу за эстонским пограничным пунктом — кафе. Там водителям-дальнобойщикам обычно готовят сытный завтрак: огромная яичница с беконом, картошкой фри и гренками.

Я беру кофе.

Заходит женщина: ребенок на руках, ребенок за руку, следом муж несет три большие клетчатые сумки и катит чемодан. Она подходит к стойке, по-русски просит чай и шоколадку и спрашивает, можно ли заплатить рублями.

— Нельзя.

Спрашивает, можно ли заплатить карточкой российского банка.

— Нельзя.

Спрашивает, можно ли заплатить гривнами.

— Нельзя.

Она не дослушивает, разворачивается.

Спрашиваю ее спину: давайте я вам куплю?

Она не оборачивается. Оборачивается ребенок, девочка. Но мать тянет ее за руку. И девочка отворачивается.

Я покупаю две шоколадки и чай. Они стоят в предбаннике кафе. Я протягиваю шоколадки и чай, они не берут. Я говорю, ну что же вы, ну как же так можно.

А она говорит:

— Как можно что? Что значит «как можно»?

Она не кричит, но я вижу, она злится. Она с силой сжимает в своей руке руку дочери.

Я ничего не говорю.

А она говорит: нам не нужны ваши шоколадки, у нас есть термос.

Я опять ничего не говорю.

А она говорит: мы из Мариуполя.

Я говорю: я поняла.

Но я ничего не поняла. У меня в руках два «Твикса». Я стою и не двигаюсь. Потому что я не знаю, как лучше: уйти или остаться. И еще эти шоколадки.

Поэтому я говорю: меня зовут Катя.

— Марина, — говорит она, кивает на дочерей — Аня, Лена. Это мой муж Сергей.

Я говорю: как вам помочь?

— Нам не нужна помощь. За нами сейчас приедут. Мы едем в Польшу.

Я говорю, у меня есть знакомые в Польше. Хотите, я им позвоню и, может, они смогут там вам помочь устроиться? Это срабатывает, Марина соглашается.

Мои польские знакомые, к счастью, берут трубку, и мы договариваемся, как они встретят их в Кракове.

Зачем я после этого опять спрашиваю про шоколадки?

Она говорит: не надо, у нас все есть.

Я спрашиваю: это потому, что я русская?

Она отвечает: это потому, что я вас не знаю.

И добавляет: «Простите».

Я предлагаю подождать с ними тех, кто повезет их в Польшу, вдруг что-то случится, а у меня есть машина.

Марина говорит, что не надо. Что они сами подождут.

Но мы остаемся впятером сидеть на скамейке в предбаннике столовой погранпоста Лухамаа на российско-эстонской границе.

Мы молчим. И дети тоже молчат. Дети молчат и не двигаются с места — это очень странно выглядит.

От нашего общего молчания становится душно.

Выхожу побродить снаружи.

Следом, покурить, выходит муж Марины. Он говорит:

—— Она вообще у нас веселая. Она на баяне умеет играть, песни поет. На нашей свадьбе она сама пела и играла, можете себе представить? Она в школе завучем работала, за культмассовый сектор отвечала: концерты, мероприятия, она детям шутки в КВН придумывала. И все смеялись. Верите? Я сам не верю. Мы просто три недели сидели в подвале, мы такого насмотрелись. У Марины был нервный срыв, я думал, она вообще с ума сойдет. У нас младшей годик там, в подвале, исполнился. 23 марта.

— У меня тоже день рождения 23 марта, — говорю я, чтобы что-то сказать. Я так и стою с шоколадками. Всходит солнце. Марина с девочками выходит на улицу. Чтобы занять время, рассказываю им про лису.

И тут она говорит:

— Когда началась война, у нас пропали тараканы. Просто взяли и исчезли в один день. Мы на первом этаже жили, все с мужем думали, как их травить, развелось ужас сколько. А тут раз — и нет, умные такие твари. Куда они все делись, вы не знаете?

А у нас даже мыслей не было, что надо бежать, спасаться. И мы никуда не поехали. Даже когда уже бахало. До последнего не верили, что такое может случиться. Думали, ну как обычно, там, окраины пострадают, ну постреляют и успокоятся, как все эти восемь лет. Мы же слышали, как они стреляли, то сюда, то отсюда. Ну какая война? Нет, мы не верили. Получается, что мы глупее тараканов, что ли?

Я молчу.

Марине двадцать восемь лет. Она очень маленького роста, по локоть своему высокому мужу. Черноволосая, с большими карими глазами на как будто застывшем лице. Ее старшей дочери Лене осенью будет восемь. Лена родилась в 2014-м в донецком роддоме, под грохот первых обстрелов.

— Мы рожать поехали в Донецк, до свекрови, — говорит Марина, — она акушер-гинеколог. Чтобы все под контролем. Ага, как же. Мы потом с дитем грудным так из этого Донецка тикали, а он, — Марина кивает на мужа, — места себе не находил, что послал нас к матери своей. Ну вернулись домой. У нас квартира была новая с окнами на море, только моря не видно, потому что этаж низкий. Но запах чувствовался. Полчаса ходьбы до моря у нас квартира была. Очень хорошая квартира, я ее очень любила. Нам там было хорошо, уютно, так обставили все мы с ним. Ну для себя, понимаете? Телевизор вот новый купили недавно. Хорошая квартира, что сказать. Две комнаты. А теперь ее нет. И покоя нам нет. И нигде теперь не будет нам покоя. Нигде нам не будет. Нигде.

Я боюсь, что она сейчас заплачет. Но она не плачет. Она просто повторяет:

Нигде. Нигде. Нигде.

Плачет младшая, Аня. Ей дают попить чай из термоса.

Звонит телефон. Волонтер, который должен их встретить и отвезти на границу с Польшей, задерживается, я говорю: давайте вы поедете со мной; мы будем ехать навстречу волонтеру.

Она не хочет. Но соглашается. Едем.

Она говорит: здесь такая интересная природа, прямо северная, такие ели высокие. Или это сосны?

Она говорит: я никак не привыкну.

Спрашиваю: к чему?

Она говорит: я ни к чему не могу привыкнуть, понимаете? Я не таракан! Мне не все равно. И я не могу уходить, когда опасно, и приходить, когда появляется еда, это вы понимаете?

Сергей трогает ее за локоть: Марин.

Она говорит: да все в порядке со мной, я не нервничаю. Я просто никак не могу привыкнуть, понимаете?

Марина то говорит, много и быстро, то замолкает. Сейчас, когда Сергей ее остановил, она молчит. Мне кажется, она не договорила, но она молчит и смотрит в окно. Там сосны, сосны, сосны.

Полчаса мы едем молча. Заканчивается Эстония, и начинается Латвия.

Сергей говорит: здесь такие хорошие дороги. В России хуже. У нас в Украине тоже хорошие дороги. Были. Теперь и дорог, наверное, нет никаких. Те, что не разбомбили, порезало танками.

Он так и говорит — «порезало». Почему не «разрушило», «раздавило», «испортило»?

Он говорит:

—— У нас город последнее время нормально отстроили. При новом мэре мы прямо хорошо зажили: отремонтировал все старые дома, дороги отремонтировал, драмтеатр, все красиво сделали, потом этот новый Ледовый дворец построили, чтобы дети в хоккей играли. И еще пляж очень красивый.

Вы знали, что в советское время в Мариуполе у нас жило до миллиона человек? А потом разъехались уже, когда Союз распался. Но сейчас стали возвращаться, я имею в виду, до войны возвращались. Такой город у нас красивый стал, у нас такие фонтаны были, вы себе представить не можете! Мы даже думали, что этим летом никуда из дома не поедем, останемся и на своем море отдохнем. Отдохнули.

Он закуривает.

А Марина говорит:

—— Он у меня нормально зарабатывал, на «Азовстали» работал. У нас в городе все в основном или на «Азовстали», или на «Ильича», это тоже такой большой завод. Там в 1990-е плохо платили, а в последние годы стали нормально. Но я не про это.

Когда все началось, вот эти сирены, авиатревога, муж был на работе. Звонит и говорит: «Бери детей, приезжайте, тут на заводе открывают бомбоубежище». А я бегаю по квартире, мечусь, и у меня все из рук валится. И я как будто бы не успела собрать вещи. Глупая причина, чтобы не поехать, да? Не знаю, как вам объяснить, но мы не поехали. А потом стало вроде потише немножко.

Вечером в тот день он пришел со смены и говорит: давай собирайся, поедем на завод, там безопасно. Я говорю: Сережа, у меня то ли предчувствие, то ли еще что, но нам не надо туда ехать. Это западня: случись что, нам оттуда не выбраться. Я ему говорю, у нас первый этаж, нам ближе всего в подвал, давай дома останемся, тут свои стены, они нас защитят. И пока я это говорю, вдруг как бахнуло. Прямо как будто бы в комнату попало. Кругом дым, гарь, стало совсем темно и тихо. Оказалось, я на минутку или около того оглохла, оглушило меня. А у меня Анечка на руках, я ее держу. А Лены не видно. И вдруг начинают какие-то звуки доходить, как будто я под водой. Я слышу, Аня кричит, я слышу Сергея, меня зовет, спрашивает, целы ли мы, а я ору ему: «Лена, Лена! Лену ищи», а уже дом рушится, он складывался, как будто картонный.

Знаете, как говорят, когда земля из-под ног уходит? Вот так было. Ты вроде как со стороны на себя смотришь, но не можешь поверить, что это с тобой. Тебя охватывает ужас, но ты ничего не чувствуешь, ты все делаешь быстро, но тебе кажется, что как в замедленной съемке.

Я, видимо, совсем ничего не соображала, и Сергей нас с Аней буквально за шкирку выкинул в окно, а сам вернулся за Леной. Его долго, мне кажется, не было. Мы стояли с Аней на улице, как нас не убило, не знаю. Но, может быть, мне показалось, что долго. Он говорит, что сразу ее нашел: она испугалась и сидела за холодильником на кухне, вся в клубочек завернулась. Он ее схватил, они выпрыгнули — и весь наш подъезд рухнул.

И вот мы стоим, в чем были, во дворе нашего бывшего дома. А дом — это уже и не дом, так, груда панелек. Был мороз, не помню сколько, но мороз какой-то лютый совершенно. И я посмотрела тогда почему-то наверх. Не знаю, Бога я хотела увидеть или что-то еще в небе. Но неба над нами не было видно. Была такая серая муть, и из нее на наши головы сыпался черный снег. Этот привкус гари, отвратительный, блевотный, до сих пор у меня в горле. Я что только не делала, даже спиртом горло промывала, не могу избавиться.

Если бы не Сережа, я, наверное, так бы и замерзла во дворе. Этот черный снег на меня действовал как гипноз. Я ни Лену не слышала, ни Анечку, которая плакала у меня на руках. Но муж стал меня трясти за плечи и потащил в дом напротив.

Там не то чтобы бомбоубежище — бомбоубежищ как таковых у нас не было, это же все новые дома, панельки. Там подвалы.

Напротив нашего дома стояли две двенадцатиэтажки. В каждой было по подвалу. Знаете, это как судьба: вот мы выбрали свой подвал, а если бы пошли в другой — вы бы сейчас со мной не разговаривали. Туда попал снаряд почти сразу.

Я теперь знаю, за сколько сгорает двенадцатиэтажный дом: за сорок минут. И все. И нет больше никого. В наш подвал из того дома принесли мальчика уже без сознания, раненного в голову. Ручки-ножки висят, видно, что все уже, не спасти, такое белое лицо. Но люди не могли поверить, столпились, кто-то искусственное дыхание делал, кто-то пытался массаж сердца или что-то такое, я в этом не разбираюсь. А одна женщина стала рану промывать, хотела обработать чем-то. И вдруг я вижу — это мой мальчик, он из нашей школы, я знаю его имя, он пел на концертах у нас в школе. Голос у него такой тонкий, ангельский. Он у меня в ушах прямо зазвучал, и это уже никаких сил не было выдержать. Я тогда стала орать очень громко: «Суки, суки, ненавижу вас, будьте вы прокляты!» Меня муж по щекам бил, люди оттаскивали. Я потом долго-долго в себя приходила. Но что-то во мне умерло с этим мальчиком. Как будто сердце мне вынули. Вроде он мне не родной, вот родные дети, они живы, слава богу. Но я его белое лицо с такой огромной раной на углу лба никогда не забуду, я с этим буду умирать.

press: По сути сказать нечего? Как обычно.

press: По сути сказать нечего? Как обычно.

петросян-месный: А по какой сути?
Ты на фантазировал (либо перенял фантазию)... и теперь твой шизоидный бред надо опровергнуть обоснованно?

Джентльмен: Чудовищные?

В смысле, "Нет войне" - это чудовищно?

Джентльмен:
Ну а шутки про яйца - это, видимо, неподражаемый блеск интеллекта?

valicova:
Разве не видно, что это не Путин?

Близнец:
А кто ?

valicova:
Дед Пуйло.

press: Есть более интересные новости.

Издательство «АСТ», сеть магазинов «Читай-город — Буквоед» и сервис «Литрес» за чудовищные русофобские и нацистские высказывания приостановили распространение книг Дмитрия Быкова (физлицо-иноагент) и Бориса Акунина.

Патриот:
Галушками завоняло.

Патриот:
Галушками завоняло.

Патриот:
Галушками завоняло.

valicova:
А скажи Патря, Володя всех гопников России собрал во власть?

Franz: Педро Петухеньевич, приучи себя к горшку, а то всё гадишь мимо.

Патриот:
С чего ты взял, что он "работает". Человек свое мнение пишет, дивится на разгул русофобства на Кузпрессе.

Патриот: С чего ты взял, что он "работает". Человек свое мнение пишет, дивится на разгул русофобства на Кузпрессе.

Ruthenium: Не знаю, кто под этим ником скрывается, но работает он топорно. Васисуалий Попок веселее троллил, с огоньком, речисто, находчиво, когда он на пару с Правослевным тут зажигал, это был расцвет комментов "Кузпресса", ещё арбуз зажигал, и другие, где все они, эх.......

петросян-месный:
ДА ДЕД Попок БЫЛ тролль С мозгами НЕ ТО ЧТО нынешняя шваль...

Ruthenium: Не знаю, кто под этим ником скрывается, но работает он топорно. Васисуалий Попок веселее троллил, с огоньком, речисто, находчиво, когда он на пару с Правослевным тут зажигал, это был расцвет комментов "Кузпресса", ещё арбуз зажигал, и другие, где все они, эх.......

Патриот:
ЦИПсО, ты думаешь, Бардокину больше делать нечего, кроме как с тобой беседы вести? Вера Вениаминовна тоже то с Бортниковым, то с губернаторшей на Кузпрессе ругалась. Психушкой однако дело кончилось.

valicova:
Бэ, мразь редкостная. Сидите в тылу, по заданию партии деда?
Смени ник, самоназванный дурачрк.

valicova: Зеленского критикуют вовсю. У нас это невозможно.

valicova: Зеленского критикуют вовсю. У нас это невозможно.

valicova: Зеленского критикуют вовсю. У нас это невозможно.

press: Дмитрий Глуховский:

- Поскольку нет никаких сомнений, что за Вованом и Лексусом стоят спецслужбы, происходит именно то, о чем я писал раньше: целенаправленные операции по дискредитации эмиграции...
...Власть пытается уничтожить моральный авторитет лидеров общественного мнения, которые уехали...
...Эмиграция опасна власти, потому что представляет Россию, альтернативную нынешнему ядерному лживому клептократическом мракобесию...

- Дмитрий, а может все гораздо проще? Может, вы настолько ничтожные долбо..., что вас два типа из интернета разводят на раз-два? Оказывается, с вами даже ничего делать не надо было, просто дать возможность вам говорить — вы и наговорили на то, что у вас в соратниках остались только клинические больные.

Патриот: ЦИПсО, ты думаешь, Бардокину больше делать нечего, кроме как с тобой беседы вести? Вера Вениаминовна тоже то с Бортниковым, то с губернаторшей на Кузпрессе ругалась. Психушкой однако дело кончилось.

press:

Тут вся упоротая часть Кузпресса с Бардокиным общается. Вениаминовна пыталась им глаза раскрыть, что я не Бардокин, а Балакирева. Не получилось у нее.

Oldmen:
Хороший "press" - умный ""press"
Увы, не судьба. Штош.

Желаю тебе, чувак прожить долго и дожить до отрезвления.
Личного и национального

press:

Спасибо, чувачок. Мы уж как-нибудь подшофе, не выходя из образа, проживем.

press: Дмитрий Глуховский:

- Поскольку нет никаких сомнений, что за Вованом и Лексусом стоят спецслужбы, происходит именно то, о чем я писал раньше: целенаправленные операции по дискредитации эмиграции...
...Власть пытается уничтожить моральный авторитет лидеров общественного мнения, которые уехали...
...Эмиграция опасна власти, потому что представляет Россию, альтернативную нынешнему ядерному лживому клептократическом мракобесию...

press:

Не, ну реально смешно. «Спецслужбы развели Диму и Гришу-Борю». Какие злые спецслужбы! А ваши спецслужбы, за которые вы болеете, Митя, взорвали молодого философа Дашу и молодого писателя Владлена.

Ничего так разница?

Пранкеры всего лишь заставили ещё раз вслух сказать названых и не названых то, что они и так сто раз сказали до этого. Явить свое самое настоящее лицо.

Теперь, как сообщает издательство АСТ, книги Быкова и Акунина снимают с продаж.

Может, и зря. Мне понравилось предложение поэта Игоря Караулова: целенаправленно закупать на 100 процентов продаж Акунина, Быкова и компании - дроны для российской армии. Чтоб и покупатели это тоже знали. Брать и лепить наклейку: «Спасибо за помощь русским солдатам и офицерам, «Ахмату», «Спарте», «Оплоту» и «Родне»! Родина вас не забудет!»

И пусть бы сами Боря, Гриша и Люся снимали с продаж тогда свои книги. Если вдруг что-то не понравилось бы в этой прекрасной схеме.

З.Прилепин

press: З.Прилепин

Хищник: Фуфел, рогоносец пачернин тебе еще уши не отбрил?

press: Упоролся Богнером, бедняга. Кста, Сранц тебе идет.

Franz:
Пердокин, ты наверное слепой или тупой, может оба случая сразу, не знаю. Ты же сам видишь, например, что админка рядится в Богнер и Балдинини, и ты же сам знаешь что это так. Наш мэр вообще образец вкуса и стиля, что стоит песочный пиджак с небесно-голубыми мокасинами.

Хищник:
Тюремная роба в аккурат в цвет его глаз будет...
Модно!

Franz:
Пердокин, ты наверное слепой или тупой, может оба случая сразу, не знаю. Ты же сам видишь, например, что админка рядится в Богнер и Балдинини, и ты же сам знаешь что это так. Наш мэр вообще образец вкуса и стиля, что стоит песочный пиджак с небесно-голубыми мокасинами.

press: Упоролся Богнером, бедняга. Кста, Сранц тебе идет.

Franz: Гражданин Следователь. Вы нашего мэра не трожьте, он с Киселя с 12-й Шахты. У меня там деды на Майкопской жили, жопа мира, я вам доложу, полнейшая.
Реализовавается человек, утверждается, а так приедет в Кисельбург как чушпан что ли? Армяне засеют.

Franz: Да, Богнер поставлял форму для СС Эдельвейс, но это была горная экипировка, полевая форма. И это большой минус вкусу Сергея Николаевича, он как ценитель прекрасного в одежде, должен знать что Хьюго Босс гораздо красивее одевал ту же Лейбштандарте Адольф Гитлер.

Franz: Гражданин Следователь. Вы нашего мэра не трожьте, он с Киселя с 12-й Шахты. У меня там деды на Майкопской жили, жопа мира, я вам доложу, полнейшая.
Реализовавается человек, утверждается, а так приедет в Кисельбург как чушпан что ли? Армяне засеют.

press: Упоролся Богнером, бедняга. Кста, Сранц тебе идет.

Хищник: То есть, ты - козлище, ноне в стаде едорассов пасешься?!

press: Всё-таки интересно, знает ли Ростислав, что с ним тут целое стадо тупоголовых баранов уже третий год общается?)))

Хищник: Заходи, заходи - еще разок тебя по кругу прогоним, чо...

press: Ради одного этого шоу уже стоит на Кузпресс заходить)

geese: (сообщение удалено)

geese: (сообщение удалено)

geese: (сообщение удалено)